Проза

— Ну, рассказывай, — потребовал Дима у Лены по дороге домой. — Давай свою версию. Только правдивую.
— Он был в лагере. И предупредил меня: если я останусь с тобой, он такое устроит!
— Кто? Гнилой?!
— Не называй его так. Он был. Дима, честное слово, я сначала пошла в твою палатку, даже рюкзак туда занесла. И одеяло постелила.
— Я знаю. Сашка Оленин видел, как ты змейку открывала.
— Ну вот. Я забралась туда и закрыла змейку изнутри. Хотела посидеть, чтобы... привыкнуть. Там все было такое оранжевое. И вдруг я услышала его голос. Он велел мне не делать этого, иначе всем будет плохо.
— И ты испугалась? Нашла, кого бояться! Почему мне не сказала? Мы с Оленем его быстро отловили бы.
— И что бы вы сделали? Во-первых, он вас обоих положил бы одной левой. Во-вторых, ты же маме обещал с ним не драться. Дима, это очень серьезно! Раз дал слово, надо держать. И наконец — он бы всем испортил наш прощальный костер. Скажи, почему из-за нас другие должны страдать?
— Но ты его не видела? Может, тебе показалось?
— Не видела. Я сразу хотела выскочить из палатки, но змейку изнутри заело. Пока провозилась, его и след простыл. Только он там был — это точно.
— Да, там змейку надо чинить. Эх, зря я твоей маме слово дал. Теперь у меня руки связаны. А он этим пользуется.
— Дима, самое ужасное, что он все про нас знает. Даже про август. Да-да, не смотри на меня так. Он сам мне сказал: "Решила до августа отложить — отложи”. Представляешь, какой ужас!
Дима даже остановился, пораженный. Он долго молчал, пытаясь переварить услышанное. Наконец спросил:
— Откуда?
— Не знаю. Я говорила только маме. Мама ему этого сказать не могла. А ты — никому?
— Ну, что ты, Лена? Конечно, никому! Хотя, постой. Да, Оленин знает.
— Господи, зачем? Как ты мог проговориться? Знает Оленин — знает вся школа. Он же Ирочке, наверняка, все разболтал, а у нее, знаешь, какой язык!
— Так получилось. Он со мной поделился... про Ирку. Ну и я ему ляпнул. Черт меня дернул. Неужели он проболтался? Ну, я из него душу вытрясу!
— Чего уж теперь... трясти. Нет, я должна с Геной поговорить. Ну разве можно так себя вести? Неужели он не понимает, что только хуже делает?
— Все он понимает. Мне кажется, он задался целью нас разлучить. Только ничего у него не выйдет, да, Леночка?
— Конечно! Димочка, ты прости меня, что так вышло. Но я тебя очень люблю, очень!
— Ты тоже прости меня. За то, что я с тобой... так грубо. Но как мог Олень Гнилицкому проболтаться — не представляю? Даже, если он Ирке сказал, неужели она могла ему натрепаться? Она же его ненавидит — мне сам Олень говорил.
— Она и меня не любит. Могла просто, чтобы сделать гадость. И мне, и тебе, и Гене.
И тут их догнал Саша. Ничего не подозревая, он хлопнул Диму по плечу и предложил на День Победы собраться всем классом у него на даче. Мол, родители уезжают на праздники в столицу, квартиру ставят на сигнализацию, а за дачей надо приглядывать. Дача большая, двухэтажная — места всем хватит.
— Нет, я не пойду, — сразу отказалась Лена. — Там всего два дня, а потом такое начнется! Сплошные зачеты. Буду заниматься. Дима, ты, как хочешь, но не забывай, сколько мы наметили повторять каждый день. Вчерашний день уже прогуляли, значит, сегодня надо сделать вдвое больше. А если три дня пропустим, то вообще выбьемся из колеи. Наверстать будет очень трудно.
— Но вы можете и на даче заниматься, — возразил Саша.
— Да, там у тебя позанимаешься, как же!
— Нет, Санек, спасибо за приглашение, но мы пас, — поддержал ее Дима. — Извини, Леночка, мне надо с приятелем поговорить по душам. Мы отойдем ненадолго.
Когда Лена догнала основную группу ребят и их уже никто не мог подслушать, Дима рассказал Саше о Генином явлении и его угрозе.
— Ты кому натрепался о том разговоре... про наши с Леной планы на август? — резко спросил он. — Как ты мог? Я же с тобой, как с другом! А теперь Гнилой все знает — он Лене сам сказал. Он еще и в студенческий лагерь припрется — у него ума хватит.
— Клян-нусь ник-кому! — забожился Саша. От волнения он даже стал заикаться. — Ей богу, ни Ирке и никому другому − чтоб я сдох! Да что я, идиот?
— Тогда откуда он мог узнать? Только четыре человека в курсе — мы с ней, ее мать и ты.
— Представления не имею! Слушай, давай я ребят подговорю — отделаем его, как следует. Может, уймется?
— Бесполезно. Только хуже будет. Нет, он закусил удила — теперь его не остановишь. Даже не знаю, что делать.
— Да, он такой... упертый. Но насчет лагеря, думаю — это ты зря. Он же только что на работу устроился. Ему до отпуска пахать и пахать. Целых одиннадцать месяцев. Иначе прогул — теперь с этим строго. Я почему знаю — у меня там знакомый парень работает. Он про Генку спрашивал: чего, говорит, он у вас какой-то ушибленный. Ни с кем словом не перемолвится. Молча вкалывает и даже выпить не соглашается.
— Так откуда же он узнал? Если не ты, то откуда?
— Ума не приложу. Только, Димка, ей богу, не от меня. Чем хочешь могу поклясться. Пусть Ленка сама у него спросит — ей-то он, наверняка, скажет. Она же из него может веревки вить.
— Да не могу я видеть ее с ним рядом — меня всего перекашивает! Жаль, что дуэли не в моде, а то точно вызвал бы его. Пусть бы или он меня убил, или я его. Нам двоим нет места на земле. Ух, как я его ненавижу! — кто бы знал.
Так, мило беседуя, они незаметно дошагали до города. Когда Дима сообщил Лене о Сашиной невиновности, она только пожала плечами:
— Остается думать, что не сам Гена там был, а его дух. Кстати, он именно так и сказал — это не я, а моя душа. Мол, души все знают. Мое тело сейчас склад сторожит, а душа с тобой говорит. Представляешь? Но я у него все равно правду выпытаю — вот посмотришь.
— Лена, я не хочу, чтобы ты с ним разговаривала! — взмолился Дима. — Я не хочу, чтобы ты с ним даже рядом стояла. Я его на дух не переношу! За что нам с тобой такое наказание?
— Это мне наказание, Димочка. И я его заслужила. За то, что всю жизнь пользовалась его любовью, его заботой — с детских лет. А потом бросила... за ненадобностью.
— Ой, я не могу больше этого слышать! Давай сразу после выпускного подадим заявление в загс. Может, хоть тогда он уймется?
— Дима, какое заявление? Мне в июне только семнадцать исполнится. Кто у меня его примет?
— А давай... как Шурка с Шурочкой. Последуем их примеру. Тогда точно зарегистрируют.
— Дима! Мы же договорились.
— Ну давай я фиктивную справку сделаю. Мне тетка какую хочешь напишет. А потом можно будет сказать... что не получилось.
— Это та, которая Саше с Ирой помогла? Нет, спасибо, не надо. Никаких фиктивных справок. Давай отложим все эти разговоры до лучших времен. Поступим в институт, тогда решим.
— Хочу вас обрадовать, — сказала им Ольга, когда, переодевшись, они зашли на кухню перекусить. — Золотые и серебряные медали сдавать вступительный экзамен у нас не будут. Кафедра решила ограничиться собеседованием. Правда, в какой форме оно будет проводиться, пока не знаю. Но, конечно, это не экзамен. Так что, Елена, получай медаль и можешь считать себя студенткой.
А тебе, Дима, надо готовиться к тяжелому испытанию. Кстати, как у тебя с русским языком? Русисты намерены в этом году закручивать гайки — им до смерти надоела ваша безграмотность. Сказали, что за десять ошибок будут ставить двойку.
— Возможно, — туманно ответил Дима.
— Что возможно? Все?
— М-м-м, как вам сказать, Ольга Дмитриевна? С русским языком у меня отношения... скажем так — непростые. Есть в чем совершенствоваться. Что, кстати, совсем неплохо. Ведь, если человеку не в чем совершенствоваться, значит, ему прямая дорога в рай. А я еще хочу пожить.
— Ты нам голову не морочай. Философ! Говори прямо: сделаешь десять ошибок на трех страницах или нет?
— Все зависит от обстоятельств. А обстоятельства зависят от меня. Просто, замкнутый круг. Но я человек способный. На многое.
— Значит, так, Дмитрий Сергеевич! — Лена строго посмотрела на него. — С сегодняшнего дня и до экзамена будешь писать под мою диктовку ежедневно по три страницы. Диктанты берем из сборника, которым пользуются на экзаменах в нашем институте — у меня он есть. Потом ты сам проверяешь написанное и находишь свои ошибки. Затем проверяю я. Иначе слишком велика вероятность, что ты на диктанте пролетишь. А в важном деле лучше не рисковать.
— Слушаю и повинуюсь, — покорно склонил голову Дима. — Чего еще желает, моя белая госпожа? Верный раб к ее услугам.
— Пусть верный раб отправляется домой — наверно, Наталья Николаевна уже волнуется. Позвонил бы ей, сказал, что мы вернулись.
Когда он ушел, Лена рассказала матери о происшествии в походе.
— Значит, если бы не Гена, у вас бы все произошло? — помолчав, спросила Ольга.
— Да, мамочка, — потупилась Лена. — Дима настаивал, и я согласилась. Но когда услышала Генину угрозу, поняла, что он устроит такой тарарам! Всем отравит отдых. И решила не рисковать.
— Как же Дима согласился с твоим решением?
— Сказала ему, что момент неподходящий. Он подумал... ну, сама понимаешь, что. Но не поверил и очень обиделся. Но я не стала ему перед костром ничего объяснять, иначе он бы просто перевернул весь лагерь. А сегодня все рассказала. Откуда Гена узнал про август, не представляю. Хочу сама у него спросить. Как ты думаешь, стоит?
— Спросить, конечно, можешь. Только, полагаю, он не скажет. Подслушать он не мог?
— Подслушать? Знаешь, это мне в голову не пришло. Наверно, подслушал. Когда мы в Театральном саду с Димой обо всем договаривались. Там еще за скамейкой такие кусты росли — вполне мог в них спрятаться. Только... неужели Гена на такое способен?
— Думаю, он от отчаяния на способен на все.
— Мамочка, я хочу с ним поговорить. По-хорошему. Ну сколько это может продолжаться? Неужели нельзя остаться друзьями?
— Попробуй. Но сначала попытайся поставить себя на его место. Представь: ты с детства безумно любила кого-то, все для него делала, без него не мыслила своей жизни. И вот появляется другая и уводит его. Как бы ты себя повела?
— Изревелась бы вся.
— И все?
— А что еще можно сделать? Что бы я ни предприняла, он ведь меня все равно не полюбил бы.
— Да, пожалуй, я выбрала неудачное сравнение. Вы с Геной разные люди. Ты не умеешь ненавидеть — я тебя этому не научила. Думала, можно воспитать одной любовью. Ну, что ж, поговори с ним, попробуй. Хоть выяснишь, что он намерен делать дальше. Может, проговорится.
С трудом преодолевая себя, Лена пошла на пятый этаж. Ноги никак не хотели туда идти — приходилось прилагать усилия, чтобы их переставлять со ступеньки на ступеньку. На ее звонок дверь открыли близнецы. Увидев Лену, они запрыгали от радости и заорали:
— Гена, Гена, это Лена! Лена пришла! Она пришла, пришла!
— Пошли вон! — погнал их Гена. Он встал на пороге, преградив ей дорогу. — Зачем явилась?
— Может, ты меня впустишь? — Лена с трудом сдерживала желание повернуться и уйти. — Или сам выйдешь? Так и будем разговаривать через порог?
— Пока ты путаешься с этим подонком, мне не о чем с тобой говорить.
— Гена, он не подонок и я с ним не путаюсь. За что ты меня оскорбляешь? Что я сделала тебе плохого? Мы ведь всю жизнь были, как брат и сестра. Разве мы не можем остаться друзьями?
— Что ты мне сделала? И ты еще спрашиваешь! Ты отняла у меня желание жить — вот, что ты сделала. Я уже умер — перед тобой только оболочка. У нее нет будущего.
— Гена, зачем ты так? Нельзя жить одним человеком! У тебя есть мама, братья, друзья. Ну не могу я насильно тебя полюбить, пойми.
— Не можешь — убирайся! Между нами может быть или любовь, или наоборот. Третьего не дано.
— Хорошо, сейчас уйду. Только скажи: зачем ты приходил на прощальный костер? Зачем ты за мной следишь?
— Не понял. Какой костер?
— Не притворяйся! Ты был там. Откуда ты знаешь про август? Про наши с Димой планы?
Лицо Гены напряглось, и Лена поняла, что совершила ошибку, сказав это. Такая лютая ненависть полыхнула в его взгляде, что она даже поежилась. И вместе с тем почувствовала, что попала в точку. Он, действительно, знал.
— Не понимаю, о чем ты, — сквозь зубы процедил он. — Ни на каком костре я не был и ни о каких ваших гнусных планах ничего не знаю. И знать не хочу. Повторяю: пока ты с ним, не подходи ко мне. Забудь сюда дорогу!
И он захлопнул дверь.
Ольга молча выслушала плачущую дочь. Она поняла главное: предчувствие, преследовавшее ее с их ранних лет, не обмануло. Нельзя было позволять детской любви мальчика разрастись до таких размеров. Гена принадлежал к породе собственников и с малых лет привык считать Лену своей собственностью − тем более, что никто ему не мешал так считать. И когда на его собственность посягнули, он восстал.
Нет, надо, надо было им с дочкой поменять квартиру, перебраться куда-нибудь подальше, чтобы в зародыше пресечь его чувство. А она, Ольга, отмахнулась, не захотела лишних хлопот − и вот теперь пожинает плоды собственной беспечности.
Что же теперь делать? Менять квартиру бессмысленно — он их везде найдет. Но что он может предпринять? Рукоприкладства Гена больше не допустит — в этом она была уверена. Раз он дал слово, то будет его держать. Гена к этому приучен с детства — со времен его дружбы с Отаром, на которого мальчик молился. Устроить какую-нибудь провокацию? Да, на это он способен.
Похоже, Гена уже что-то замыслил. Но что? Она терялась в догадках и не находила ответа.
— Ведите себя с Геной нейтрально! — предупредила она ребят. — Никаких перебранок больше не допускайте. Ты, Лена, обязательно здоровайся при встрече. Пусть не отвечает — все равно здоровайся. И будьте очень осторожны! Если что подозрительное заметите, сразу говорите мне.
Но последующие дни и даже недели ничего нового не принесли. Гена рано утром уходил на работу и поздно вечером приходил, поэтому они с Леной за месяц всего пару раз столкнулись на лестнице. Лена вежливо поздоровалась, а он, не отвечая, пронесся мимо на свой этаж. И они постепенно успокоились.