Глава первая, в которой Ян рассказывает о своей юности.
«Позвольте представиться, милсдари и сударыни...»
Согласен, прием затаскан и не внушает искушенному читателю доверия, но, увы, иначе эту историю начать вряд ли возможно — слишком большое принимал я в ней участие, да более того, уж скажу вам по секрету, без меня вряд ли произошла бы хоть толика малая тех событий, что я вознамерился описать. Посему, позвольте представиться, Ян Валек. Обыкновенно, представление мое длинно, красочно, но малоправдиво. Однако же, на сей раз лгать не вижу резону, хотя и достиг в этом искусстве немалых вершин — само мое ремесло к тому обязывает. Впрочем, не стоит забегать вперед, а что стоит, так это вернуться к самому началу.
Рождение мое не было отмечено ни знаками свыше, ни астрономическими курьезами. А если и было, то никто не взял на себя труда в этом увериться — отец мой, человек весьма приземленный, сейчас, с высоты прожитых лет и глубины сомнительных познаний, я бы даже мог назвать его сугубым материалистом, не верил ни в астрологию, ни в магию, и даже в Бога поскольку-постольку. Предметами ежечасных его забот были окот, покос, посев и сбор урожая. Как вы могли уже догадаться, отец мой был крестьянином.
Более ничего дурного о нем я сказать не могу, хотя в годы детства и раней юности методы его воспитания подолгу горели на моей шкуре следами от розог (если проступок был невелик), а то и просто ремня или первой попавшейся хворостины (ежели заблудшее чадо требовало немедленного вразумления). Впрочем, пятерым моим старшим братьям перепадало не менее, а то и поболе, отцовских наставлений.
Однако же мой путь по стезе сельского труда оказался недолог — удивительную мою несклонность к любого рода хозяйственной работе обнаружили довольно скоро, как и другую мою склонность — к научным изысканиям. И если первые мои опыты в области постижения естественных наук формулировались довольно просто (Блестяще проведенный мной опыт на философскую тему «Что будет, если подкрасться к коню сзади и дернуть его за хвост» у меня была возможность обдумывать целых две недели, пока не зажили два сломанных ребра. И даже то, что размышлять мне приходилось исключительно стоя или лежа на животе, не смогло умалить мой экстаз от постижения истины), то в дальнейшем я довел их до доступного мне на тот момент совершенства — отец довольно быстро связал, несмотря на всю приземленность своего ума, пропавшие возок конского навоза и матушкин праздничный платок с моим стремлением к науке. Право, признаться, я и сам теперь не припомню, для чего они были мне совершенно необходимы, но с уверенностью могу сказать одно — итоги того опыта, а так же всех последовавших за ним, мне тоже пришлось обрабатывать стоя.
В конце-концов, утомленный непостижимой для него тягой к сомнительным знаниям, отец принял решение о моем дальнейшем будущем. Решение это не отличалось оригинальностью, да и откуда ей было взяться в семье потомственных тружеников серпа и мотыги. Посему свою тринадцатую зиму я встретил послушником в монастыре Святого Андрея, подметая полы в трапезной и клюя носом на утренних мессах, а иногда и на дневных тоже. Несложно представить, как радовались нашему расставанию мои многочисленные родственники.
Больше всех, правда, радовались монахи — отец мой сделал монастырю щедрое подношение, как деньгами, так и продуктами. Но радости их не суждено было длиться вечно. На самом деле, ровно до того дня, когда я наконец, спустя бессчетное количество времени и сломанных о мою задубевшую задницу розог, с грехом пополам освоил грамоту. Непонятные доныне каракули на пожелтевших страницах сложились, наконец, в стройную систему, и для меня открылся целый новый мир за пределами привычных представлений. Для моих долготерпеливых наставников — тоже. До того момента, как святые отцы уловили связь и перестали подпускать меня к кухне, которая была избрана мной в качестве алхимической лаборатории (и единственно подходившая для этого!), я успел совершить немало открытий, совершенно невероятных для юноши моего возраста. К примеру, опыт с превращением воды в вино мне не удался, хотя я приложил к тому немало стараний и усердия, достойного, возможно, лучшего применения. Однако отрицательный результат — тоже результат, и временное расстройство желудка отца-настоятеля вполне можно было счесть некоторым успехом. А вот тот факт, что одним хлебом можно накормить всю монастырскую братию, был установлен мной непреложно, хотя к тому усилий я не прилагал. Человеческая природа сама способна на чудеса, и не снившиеся чародеям и алхимикам, особенно если прочие продукты внезапно становятся непригодны в пищу.
Еще один общий вывод, который я сделал, мало относился к естественным наукам, однако же имел большое личное значение. Родной мой отец, в очередной раз (и довольно быстро!) обнаружив мою сопричастность какой либо, по его мнению, беспечной шалости, не долго думая брался за розги. Духовные же отцы, на мой опытный взгляд, тратили слишком много времени на поиски виновника своих злоключений, затем сначала поминали Господа и волю его, и уж только после этого брались за орудие воспитания. Из подобного сравнения я умозаключил, что приземленный материализм гораздо эффективнее мистической религиозности, по крайней мере в том, что касается вразумления ближнего своего.
Отлученный, наконец, к моему великому сожалению, от кухонной утвари, я продолжал совершенствоваться в теории, коли уж практика стала мне недоступна. Вероятно, именно обилием прочтенного в тот романтический период моей жизни, а может быть обилием книжной пыли, что я вдыхал, объясняется мой столь велеречивый слог. В любом случае, я склонен относить эту свою многословность к недостаткам церковного образования.
К семнадцати годам я покинул обитель Святого Андрея, так и не приняв пострига — те деньги, что внес за меня когда-то отец, давно закончились, а несмотря на то, что Господь проповедовал прощать и возлюблять, святые отцы не испытывали ни капли стремления прощать и возлюблять меня бесплатно. И их сложно было за это винить, зная о том, что я не испытывал стремления к религиозному служению, питая свой дух, вместо Святого Писания, в основном трактатами по алхимии и астрологии, иногда перемежаемыми книжками скабрезного содержания. Посему, едва мне исполнилось семнадцать, наставники с чистой совестью выставили меня за порог, даже не помахав платочками на прощание, на что я, признаться, не очень-то и рассчитывал.
Внезапно оказавшись нищим и свободным как ветер, я ничуть не задумался над дальнейшей своей судьбою — еще несколько лет назад во мне, кроме здоровых инстинктов юноши (которые и удовлетворяли скабрезные истории) и неуемной страсти к знаниям (которая питалась научными инкунабулами) проснулось честолюбие, которое Святое Писание, как нетрудно догадаться, удовлетворить было не в силах. Так что, готовясь к постригу, я мечтал стать по меньшей мере кардиналом, если вдруг, по какой-то несчастливой случайности, не удастся сделаться Папой Римским. Теперь же кардинальская шапка и папская тиара были забыты как кошмарный сон, потому как передо мной были открыты все пути. И лучшее место для того, чтобы начать свое триумфальное восхождение к вершинам, несомненно находилось при дворе. Так что еще раз проверив свои карманы, в которых не появилось ничего нового, да и старого было лишь крошки да маленький засохший паучок, я зашагал по дороге в сторону столицы. Прага ждала меня, и я был готов. |
Главная
Регистрация
Вход
RSS
