Проза

А  Дима, взяв Маринку под руку, повел ее вниз к их скамейке. К счастью, и на этот раз она была свободна. Может, потому, что с аллеи ее заметить было трудно — кусты скрывали. Они сели близко-близко друг к другу, и Дима принялся листать одну из принесенных тетрадей. В ней находились стихи последних лет. Среди них встречались очень даже ничего. За один он зацепился и стал читать вслух своим меховым голосом:

— В темной речке застыла

Грусть уснувшего сада.

Мелкий дождик уныло

Гасит жар листопада.

— Гениально! — сказал он. — Ну, просто, Есенин. Нет, Тютчев. Так и видишь этот беспросветный денек — даже дрожь пробирает. 

— Дуб, промокший до нитки,

Мрак, плывущий с Востока,

Тишина за калиткой.

До чего одиноко! 

— Гениально! — повторил он, помолчав. — В твоих стихах, Мариночка, всегда чувствуется настроение. Не то, что у иных поэтов — читаешь-читаешь и ни уму, ни сердцу. Но почему в них столько печали? Вот, например, это стихотворение. Разве может такая чудесная девушка быть одинокой? Ведь, чтобы так написать, надо много пережить. Много грустного. Вряд ли ты на самом деле испытала то чувство безнадежного  одиночества, которое так точно выразила  в этих стихах.

— Да, Дима, ты прав, — согласилась Маринка, — я иногда пишу, как будто заглядываю вперед. Вот и это стихотворение − когда я его писала, представила себя такой отвергнутой, такой покинутой, что сердце сжалось. Как будто меня бросил самый любимый человек на свете, изменил мне. И вот я сижу одна, за окном моросит дождь, приближается вечер. И никакой надежды. Ведь такое может произойти? У меня самые лучшие стихи получаются, когда я чувствую, переживаю, о чем пишу.

— Какую страшную картину ты нарисовала, Мариночка. Но я полагаю — такого никогда не случится. Разве можно покинуть столь очаровательную и талантливую девушку? Нет-нет, эти стихи не о тебе.

— Я надеюсь. Но ведь так бывает? Пусть не со мной — с другими. Я представляю себя на их месте, и мне кажется — чувствую то же, что и они.

— Да, кстати, почему этот неприятный тип, твой друг, назвал тебя любимой подругой? У вас с ним что — какие-то близкие отношения?           

— Нет, Дима, нет! Никаких отношений. Мы, действительно, только друзья. В одном доме живем, в один детский сад ходили. Теперь вот одну школу оканчиваем. Он с шести лет влюблен в... одну девушку. — Она чуть не ляпнула — в мою подругу, но вовремя прикусила язык. — Это их мы видели в парке, когда познакомились. Помнишь, он еще кулак показал? Чтобы, значит, я не мешала. Он тогда в первый раз ее поцеловал. И был так счастлив! А стихи мои ему действительно нравятся.

— Так сильно нравятся, что он их все держал у себя дома? Что-то не похож он на увлеченного поэзией. Нет, Мариночка, что-то тут не так. Похоже, ты темнишь. Ну да, ладно, не хочешь говорить — не надо. Главное, что у вас с ним ничего нет. Значит, у меня есть надежда. Да? — И он лукаво заглянул ей в глаза.

— Надежда на что? — смущенно спросила Маринка. Сердце ее замерло. Вот сейчас он признается ей в любви. Как она мечтала об этой минуте. Признается, а потом... поцелуй? Хорошо, что она перед встречей съела два шарика "тик-так". Интересно — как она сейчас выглядит со стороны? С его стороны?

— Надежда на продолжение наших отношений. Может, именно мне посчастливится завоевать твое сердечко?  Как ты думаешь?

Дима лукавил. Он прекрасно понимал, что девушка уже влюблена, но ему не хотелось форсировать события. Во-первых, ситуация с Дашенькой еще не изгладилась из его памяти. Во-вторых, в последнее время на него навалилось слишком много проблем — и в школе не все ладилось, особенно с физикой и химией, и дома предки доставали — когда определишься с вузом, надо же репетиторов нанимать, все ребята уже давно занимаются, сколько можно бить баклуши. Но главное, он не был  уверен в себе самом.

Нет, девушка ему безусловно нравилась. Хорошенькая и умненькая — то, что надо. И поцеловать ее он был бы не прочь. Но что-то его останавливало от этого шага. Дима понимал, что для нее поцелуй равносилен объяснению в любви. Но объяснение в любви — это серьезно. А для серьезных отношений он еще не чувствовал себя созревшим.

Буду пока просто встречаться, — решил Дима, — пусть события развиваются естественным путем. Сегодня погуляем еще немного, потом доделаю уроки и займусь ее стихами. Может, за вечер, пару песен сочиню. А когда почувствую, что созрел, тогда и объяснюсь. Куда спешить? 

Опустив голову, Маринка размышляла над его словами. Фактически он спросил, согласна ли она встречаться дальше. А зачем спросил? Когда и ежу понятно, что согласна. Иначе она бы не бегала к нему на свидания. Может ли он надеяться на ее любовь? Да он и так знает, что нравится ей — зачем спрашивать? Как то все это...  Может, он на нее за Гену обиделся? Тот так по-хамски с ним разговаривал. Ну она Генке задаст! Но в любви он ей определенно не объяснился и поцелуя не будет. Что же ему ответить? А ничего не надо отвечать — молчать и все. Пусть понимает, как хочет.

Искоса поглядывая на девушку, Дима ждал. Нет, какая она все-таки хорошенькая. Смуглая, румяная и брови вразлет, как крылья ласточки. И ресницы длинные. Накрашенные, конечно, но очень мило. Молчит, не отвечает ему. Молодец, скромная девочка. Это не Дашенька — та уже наизнанку бы вывернулась, чтобы доказать, как она его любит. Не стоит больше ее мучить. Погуляем еще чуть-чуть и провожу ее домой, — решил Дима.

— Муравьи здесь что-то разбегались, — сказал он, стряхивая с руки воображаемого муравья, — наверно, муравейник рядом. Пойдем, Мариночка, проведаем Берту да я тебя провожу, а то назавтра уроков тьма. А я за них еще не брался.

Расстались они прохладно. Правда, Дима, как всегда, поцеловал ей руку и посмотрел ласково в глаза. Но она не улыбнулась в ответ. Кивнула и убежала в свой подъезд.

Обиделась, — огорченно подумал Дима, — а за что? Что он сделал не так? Слегка изобразил ревность. Похвалил стихи. Что еще? Дал понять, что надеется на большее. Вроде, обижаться не на что. Ну, да ладно, главное, ее тетради у него. Пару дней он выдержит, потом позвонит. За это время она должна соскучиться.