Гордым — легче.
Гордые —не плачут.
Ни от ран,
Ни от душевной боли.
На чужих дорогах не маячат.
О любви, как нищие, не молят.
Широко раскрылены их плечи,
Не гнетет их зависти короста...
Это правда —
Гордым в жизни легче,
Только гордым сделаться
Непросто.

1961

Из книги: Л.Татьяничева. Стихи о любви. Свердловск, 1981

Любовь без страсти —
Это дружба.
Страсть без любви —
Почти вражда.
Ей все,
Чем жил доныне,
Чуждо.
Ей мысль,
Ей боль твоя
Чужда!
Страсть,
Даже долгая,
Мгновенна,
Как взрыв,
Что рушит
корабли.
...Мы славим,
Преклонив колена,
Единство страсти
И любви!..
Союз любви...
С какою силой,
Надеждой,
Верностью живой
Мы говорим любимым:
«Милый»,
«Люблю»,
«Твоя»,
«Навеки твой»...
И убеждать себя
Не нужно,
Что нам такая речь
Чужда.
. . . . . . . .
Любовь без страсти —
Это дружба.
Страсть без любви —
Почти вражда.

1971

Из книги: Л.Татьяничева. Стихи о любви. Свердловск, 1981

(Л.Татьяничева)

Тополь

Хотел чтоб было так всегда,
Мог целовать я твои листья,
И смог твой стройный стан обнять,
Среди ветвей твоих укрыться.

Как кровь в морскую гладь бросал,
Твой смех на небо летний ветер,
Но я и не подозревал,
Что в этот миг несчастье встретил.

Мы гром небесный разбудили,
Нам знак лихой был дан судьбою,
Вот он вздымает тучи пыли,
Земли касаясь бородою.

Уж дважды ты встречал ее,
Ту молнию что за мгновенье
Вонзилось в существо твое,
И рассекла твои колени.

Топор со мною если б был,
Беда бы снова в даль умчалась,
От смерти ты меня укрыл,
От той что мне предназначалась.

Печаль мне сердце разрывает,
Что я один я без тебя,
И лето вновь не наступает,
Зачем оставил ты меня,

Я думал будет так всегда,
Мог целовать я твои листья,
И мог твой стройный стан обнять,
И мог в ветвях твоих укрыться.

* * *

О эти детские тетрадки!
Я их листаю по листу
И выстригаю, как на грядке,
То эту строчечку, то ту,
Вот здесь урежу, там - добавлю,
Здесь три строки, а там - одну,
А то - оставлю, но поправлю,
А это - все перечеркну.
Пусть сад стихов немного реже,
Но - красивей. А на кусте -
Цветы другие. Или те же.
А может быть - и те, и те.

* * *

Я поднимаю флаг сигнальный,
И яхта пляшет на ветру!
Затеей неоригинальной
Я превратила жизнь в игру.

Скрипит суденышко тревожно,
Готовое пойти ко дну;
Ныряет в пену осторожно
И вновь влезает на волну,

А та - крутая и большая, -
Наверх - и сразу в глубину.
Лишь флаг трепещет, оглашая,
Что я - живу! что я - тону...

Нет, нет! Теперь никогда
Не будет чёрного сапога,
Где я жила как нога
Тридцать лет, бедна, бледна,
Еле осмелясь дышать,
Как в аду –
Нет, не это написано мне на роду!
Ach, du …

Папа, надо было тебя убить.
Ты умер раньше, чем я успела –
Каменный мешок богом набит,
Призрачная статуя, палец серый –
Огромный как тюлень из Фриско,

А голова – в Атлантике капризной.
Синяя борозда – на зелёную борозду
В океане у светлого городка.
Я молюсь – тебя жду!
Вдруг вернёшься? Тоска.
Ach, du!

С немецким языком,
С польским городком,
Который давно расплющен катком
Войн, войн, войн, и
Название городка обычное, такое –
Что польский друг мой

Говорит: «Их дюжина, пожалуй, была…»
Я не могла ни наяву, ни в бреду
Узнать о корнях твоих,
И говорить с тобой не могла:
Язык застревал во рту,

На колючей проволоке –
Ich, Ich, Ich, Ich,
Я едва шевелила им, почти молчала.
Я думала, что каждый немец – ты.
Всё так непристойно, так по-немецки звучало.

Паровоз, паровоз
Утаскивает меня, еврейку,
В Аушвиц, Бельцен, Дахау, в небытиё, в пустоту.
Я уже разговариваю как еврейка,
Может быть – я и верно еврейка…
Я не знаю, в каком году –

Ach, du…
Тирольские снега. Прозрачное венское пиво.
Не надо искать чистоту
С цыганками-прабабками. Невезучесть моя,
Да колода гадальных карт.
Возможно, что я еврейка отчасти. Я

Избегала тебя – беду,
С твоим Luftwaffe и волапюком,
С твоими аккуратными усами,
С синими арийскими глазами.
Человек-танк, человек-танк, – Du, Du!

Вместо Бога – свастика. Так черна,
Что небу не просочиться.
Женщина всегда обожает фашиста:
В морду – сапог. На!
Всё – грубому зверю, злому скоту,
Wie du …

Папа, вот ты у школьной доски.
(Я храню фотографию ту!)
Подбородок раздвоен (ещё не копыто!),
И нет чёрных сапог,
Но от этого ты не меньше дьявол,
Для меня и для мира – дьявол,
А для себя – полубог,

Как чёрный человек, что пополам
Мне сердце перекусил.
Мне было десять – тебя зарыли там.
В двадцать я хотела уйти в пустоту,
Вернуться обратно, обратно к тебе,
Меня бы устроило даже – к пласту
Земли, над твоими костями
В яме. И в яму ту…

Но меня вытащили из мешка.
Собрали, как говорят, на клею,
И я только тогда поняла, что
Теперь я сде-ла-ю:
Найду
Мужчину в чёрном,
Такого, как в «Mein Kampf» :
Копию живую твою.

Он любит пытки, он любит баб,
И ему я сказала «да!».
Этому предел я кладу навсегда!
Телефон чёрный со стены сорван:
Ничьи голоса теперь никогда

Не вползут… В одном я двоих убью:
Вампира, посмевшего воображать,
Что он – это ты. Пил он кровь мою,
И не год и не пять –
Целых семь лет я жила на краю,
Семь лет, если хочешь знать – на краю,
Папа, можешь спокойно лежать:

В твоё чёрное сердце я кол вобью!
Никто в деревне тебя не любил,
Вот пляшут и топчут могилу твою,
Все знали, что ты вурдалаком был!
Папа, папа, выродок…
Кончено…

12 октября 1962