Проза

Он был один на миллион и знал об этом. Нет, в нём не было той парализующей красоты, пугающей и волнующей одновременно, скорее даже совсем наоборот: внешность его была совершенно обычной, ничем не примечательной. Увидев его в толпе людей, вы бы даже не остановились взглядом на его лице, там просто не за что было зацепиться… Одно из сотен таких же..всё же оно отчетливо осталось в моей памяти сотнями цветных  фотокарточек разных людей. Криминалисты говорят, что именно такими «обычными» лицами обладало большинство маньяков и душегубов. Никаких шрамов, рассекающих правую бровь, никаких ожогов в районе шеи, никаких родимых пятен странной формы. Нет, ничего такого. Обычные люди.

Из всех черт его лица лучше всего я помню губы. Не глаза, те были привычно добрыми, правда, с необычайным оттенком шоколада. А губы? Губы всегда его выдавали. Широкая нижняя и узкая верхняя, они были словно показателями его душевного состояния: когда он радовался, уголки губ чуть приподнимались вверх, по бокам появлялись небольшие ямочки и, казалось, будто он весь лучится радостью… В моменты горечи и печали  кровь словно вовсе уходила с лица, губ почти не было видно. Иногда, в моменты ярости, какие случались крайне редко, рот слегка перекашивало, губы вытягивались в тонкую струнку и казалось, что если он начнёт говорить, то эта струна просто напросто порвётся и он замолчит. Не по глазам, а именно по губам, я всегда точно знала, когда мне следует остановиться в своих высказываниях. Порой я думаю, что именно это меня и спасало.

Волосы, такие же шоколадные, как  и глаза, всегда были коротко пострижены. Когда же им удавалось незаметно отрасти, они начинали причудливо укладываться крупными волнами, чем немало его раздражали. И тогда он снова шёл в парикмахерскую. Он любил парикмахерские, древние, словно из прошлого века, онир всегда служили своеобразным напоминанием, что ничто не вечно, что стоит отчаянно цеплятся за эту жизнь, как за борт лодки, потому что на любом повороте ты можешь оказаться выброшенным на берег бурным течением времени. Выброшенным, как эти старые Богом забытые парикмахерские.

И всё таки, он был одним на миллион. Не привыкший выражать свои чувства словами, он, как котел накрытый крышкой, перекипал внутри себя, бурлил, дымился. Лишь изредка прорывались наружу его эмоции, я помню всего один – два случая, когда он не смог сдержаться. Порой мне казалось, что когда-нибудь он заблудится в своём внутреннем мире и уже не сможет вернуться. В такие минуты мне становилось безумно страшно, я подбегала к нему и крепко его обнимала, он смотрел на меня абсолютно молча, только краешки губ едва заметно приподнимались.

Он  много знал, но слишком мало рассказывал.  О его глубочайшей мудрости можно было судить только по случайно брошенным в разговорах фразам. Он был мудр и скрывал свою мудрость от посторонних. Иногда казалось, что посторонними для него являлись абсолютно все, даже он сам. Когда мне нужна была помощь, я шла к нему. Он никогда не отказывал и не говорил, что бы я подошла попозже. Для нас обоих такое общение было крайне важным и мы оба это понимали. Если мне нужна была помощь я всегда обращалась только к нему.

Он читал жестокие книги, смотрел исторические фильмы и слушал блатные песни. До сих пор не понимаю, что его в этом так привлекало, однажды я даже подумала, что ему не хватало боли в жизни и он восполнял этот недостаток эмоций, как мог. Но это, разумеется, было вовсе не так. Просто что-то неудержимо манило его к холодной и страшной части реальности, как всех нас порою манит тьма в том или ином своём проявлении.

Он всегда был ласков и добр к окружающим его людям. Как-то так получалось, что в кругу его знакомых не было посторонних, каждого он смело мог назвать своим другом и был бы абсолютно прав. Нет, нельзя сказать, что он был нелюдим, вовсе нет… просто практически все люди, что  попадались ему на пути, были исключительно честными и благородными. Наверное именно по этой причине он н всегда сохранил эту детскую непосредственность, это спокойствие духа и эту непоколебимую веру в победу добра и справедливости.

Да, сынок, твой дед был исключительным  человеком.