Приветствуем! |
|---|
| 
|
Блог |
|---|
 Достоевский ни в чём не виноват!Категория: Критические статьи![Нажмите для увеличения картинки]() Представителям европейских государств, где пытаются запретить изучение творчества Достоевского и других российских и советских писателей, не надо забывать, надо знать, что российская и советская литература являются частью мировой литературы, частью мировой культуры. Добавил: Васил Про двух россиянКатегория: Познавательно-развлекательное![Нажмите для увеличения картинки]() В этой работе я расскажу в краткой форме про двух россиян, которых знаю лично. За достоверность информации, как говорят, гарантирую. Первого россиянина я назову Игорем, а второго героя моей статьи я назову Вероникой. Добавил: Васил
|
Соцопрос |
|---|
Кто Вы по знаку зодиака?
Всего ответов: 120
|
|
Блог
Главная » 2012 » Сентябрь » 12 » Поэзия в свете информационного взрыва
Поэзия в свете информационного взрыва | 14:12 |
Мы, как предмет в
шаре,
вращаемся со скоростью,
достаточной для того, чтобы
перепутать полюса.
Олжас Сулейменов
Вопрос М. Исаковского «Доколе?..», прозвучавший несколько лет назад со
страниц «Вопросов литературы», видимо, актуален всегда, но каждый раз
причины его возникновения несколько различны.
Графомания
бытовала во все времена – достаточно вспомнить сетования неизвестного,
но наблюдательного русского поэта ХVIII века:
Скажите, отчего родится мало хлеба,
Затем ли, что дождя немного идет с неба,
Зачем же не падет ни дождь, нижé роса?
Прогневаны-де, мне все скажут, небеса.
Да чем, хочу я знать и спрашиваю паки.
Тому причиною всходящи к небу враки
От нестерпимых нам и скаредных писцов,
От прозы их, от рифм и слабеньких стихов.
За согрешения их столько расплодилось,
Что нынь и на гумнах искусство их явилось,
По селам в деревнях и в малых городах
Пасутся стихачи, как овцы во стадах.
Творцы сии в печах стихов сжигают кучи,
На воздух от того исходят вредны тучи
И затмевают тем сияние небес:
Сим паром задушён и сам уже Зевес.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не столько грубости в неистовых народах,
Колико темноты в поэмах, стансах, одах.
В сонетах, песенках и во других стихах,
Рожденных в слабеньких и глупых головах.
При некоторой щедрости журналов графоманские произведения сжигаются
сегодня далеко не всегда, а иногда даже и публикуются. Недаром Сергей
Залыгин с печальным юмором замечает: «Немного повзрослев, я сообразил,
что печатать книги легче, чем их писать…» («Вопросы литературы», 1973, №
4). В наше же время появился афоризм Станислава Ежи Леца: «Мне снился
страшный сон – засилье графоманов в стране, недавно покончившей с
неграмотностью». Однако хотя уровень графомании, в сравнении с минувшими
веками, повысился, будем считать, что она не популярна, кроме
некоторого читательского любопытства к курьезам.
Поэтому не будем говорить о графомании, а попробуем определить наиболее существенные слабости современного стихотворчества.
Иные из них очевидны.
Произведения необщезначимые и эфемерные, преходящие легко, отвергаются
издателями либо – даже если они и изданы – забываются довольно скоро.
Произведения необщезначимые, камерные, но впитавшие в себя бесспорные
культурные ценности, редки, но культура их ценит и хранит для любителей
изысканных вещей. Таковы единичные произведения представителей так
называемой «тихой лирики».
Произведения, в которых больше
бесплодных реминисценций, чем фундаментальной культуры, легко
обнаруживают свою вторичность, принадлежность к литературщине.
Но сложнее сегодня обстоит дело с произведениями, построенными на общезначимом, но эфемерном содержании.
Такие стихи нередки в истории, но наше время, как никогда, богато
ими, и у них есть своя – довольно обширная аудитория. Иногда такую
поэзию именуют «эстрадной», «громкой».
Она связана с
«информационным взрывом», ее питают современные средства массовой
коммуникации – газета, радио, телевидение, кино; то есть основа их не
культурно-кодовая, а событийно-фактографическая. Массовая коммуникация
не имеет собственного кода, а если все-таки наделять ее им, то
произойдет та бесплодная гибридизация, которую я попробую показать на
примерах.
Еще раньше – в конце позапрошлого века –
стремление поэтов-репортеров отражать в жизни эфемерное заметил
Гёльдерлин. Сторонник античной гармонии, он неукоснительно выполнял
предписание «Поэтики» Аристотеля: «…Задача поэта говорить не о
действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться,
следовательно о возможном по вероятности или по необходимости». Отсюда
эпиграмма Гёльдерлина «Описательная поэзия»:
Богом газетных писак Аполлон почитается ныне.
Ныне избранник его – фактов надежный слуга.
«Газету жизни» стремились сделать из литературы футуристы. Имажинисты в
своей «Почти декларации» ухватили массово-коммуникационные истоки этого
течения:«Два полюса: поэзия, газета. Первый: культура слова, то есть
образность, чистота языка, гармония, безобразность, аритмичность и
вместо идеи: ходячие истины».
Итак, «ведомое всем», «Общее Место», «ходячие истины».
Тексты «управляемые не волею коммуникатора и его намерением, а текущими
событиями» («Материалы научного семинара «Семиотика средств массовой
коммуникации», ч. I, Изд. МГУ, 1973, с. 291), имеют судьбу,
предсказанную Лабрюйером в «Характерах»: «Раздобыв какую-нибудь новость,
газетчик спокойно ложится спать; за ночь она успевает протухнуть, и
поутру, когда он просыпается, ее приходится выбрасывать». Здесь
подмечена нехранимость текста МК, его невхождение в культурную память,
невоспроизводимость. События и факты МК, вошедшие в художественный
текст, рано или поздно топят его.
Предваряя книгу стихов
Евг. Евтушенко «Идут белые снеги…», Евг. Винокуров пишет: «Евтушенко
любит факт, доверяет факту. Хорошо рассказанный факт, по мнению поэта,
уже в себе самом таит заряд». И далее о невключении автором «устаревших»
стихов: «Факт устаревания стихов наводит на мысль, что если они
устарели, значит, они не были истиной раньше, ибо истина слишком
серьезная вещь, чтобы стареть». Здесь Евг. Винокуров уловил различие
между художественной (неэфемерной) истинностью и оперативной
правдивостью МК. «Евтушенко напоминает мне телевизор», – пишет Ст.
Лесневский. Оперативность Евтушенко отмечает А. Межиров, называя его
«сейсмографом, мгновенно фиксирующим колебания поверхности времени.
Колебания поверхности, но зато мгновенно». Сам А. Межиров так оценивает
определенный этап собственного творчества: «…пустота – тщета газетного
листа…».
МК влияет на литературу не только самими фактами,
но способом их подачи, логикой «расположенности». Попытка просто
воспроизвести эфемерный код МК не приносит, повторяю, успеха, поскольку
не подкрепляется кодом культуры, логикой, пониманием художественной
целостности. Тем не менее может возникнуть иллюзия новизны:
Мы
в ревущих колоннах,
как в газетных
колонках…
Однозначные
буквы
от Амура
до Буга…
Станем рядом,
и сразу
образуется
фраза!..
…Это – мы!
От заглавных
до слепого
петита…
Мы в истории –
буквы.
Лишь немногие –
слово.
(Р. Рождественский)
Попытка выразить монолитное единство приводит, согласно закону МК –
«Равнение вниз» (см. «ССМК», ч. I, с. 308), – к унификации. Этот закон
можно проиллюстрировать строками Новеллы Матвеевой: «…Путь от Платона к
планктону и от Фидия к мидии – прост». Действительно, если прежде
говорили о «винтике» в механизме, то ныне это – «буква» во фразе.
Стремление оправдать унификацию за счет множества проявляется в
пространственных размерах: «однозначные», но зато «От Амура до Буга»
(распространенное клише «от… и до…»), затем – «от заглавных до слепого
(о людях!) петита» – это уже не однозначность! «Мы… буквы», «лишь
немногие – слово». Здесь попытка построить человеческую иерархию, но
получается лишь строить человеческую иерархию, но получается лишь
выделение эталонных личностей в пределах МК. (Примерно такой же ход – в
одном из стихотворений Ф. Чуева: «Моя держава славою богата –
двух-трех(?!) имен хватило бы на всех!» («День поэзии. 1970»).
Итак – «станем рядом, и сразу образуется фраза». Какая? Газетная – «в
газетных колонках». Каков ее смысл? Рев – мы «в ревущих колоннах». Почти
так же воспринимаются известные стихи В. Шефнера «Статистика»:
«Шагает моя единица в дивизиях чисел твоих», – в контексте МК они
«рифмуются» со штампами типа: «отряд очеркистов», «армия писателей»,
«бригада поэтов». Но если автор желает выразить противоположную мысль:
«Русь не так идиллична // И не так уж едина…», то и она не получает
своего художественного выражения, ибо для ее подтверждения тоже берется
своего рода газетный реестр, стирающий реалии культуры: «На Руси были
Несторы. // На Руси были Никоны, // На Руси были Нестеровы, Колчаки и
Деникины» (Виктор Боков, «День поэзии. 1973»).
Если текст,
не имеющий культурной или хотя бы логической опоры, произносить в
системе МК (по радио, ТВ, с трибуны), то он воспринимается как устный:
предыдущие части забываются при восприятии последующих, и не возникает
впечатления противоречивости, разорванности стиха – его уничтожает
эмоциональная убедительность «вговаривания», чисто микрофонного. Таков
же эффект некоторых модных песенок. Избыточность текста, повторение
одних и тех же фраз, образов нацеливает текст не на канал культуры
(книга), а на канал МК. Вот сколько всего стягивает воедино, например,
Евг. Евтушенко:
У хунты всемирной кастеты,
ножи.
Пытают с пристрастьем,
любовно.
У хунты
под грязным бюстгальтером лжи
торчат водородные бомбы.
Но перед тобою,
всемирная хунта,
прекрасно и неумолимо
искусство,
как рыжее зарево бунта
над головою Мелины!
(Альманах «Поэзия», 1972, № 7)
Это своеобразный стихотворный плакат с элементами карикатуры из «Крокодила» («бомбы под бюстгальтером»).
Даже многие критики не могут взять в толк, о чем иногда пишет А.
Вознесенский. (См. «Диалог о поэзии между А. Вознесенским и В. Огневым,
«Юность», 1973, № 9; открытое письмо А. Урбана все тому же А.
Вознесенскому, «Вопросы литературы», 1973, № 4.) В то же время он
объявляется «самым, может быть, рационально мыслящим поэтом наших дней»
(А. Прийма, «Литературное обозрение», 1973, № 8, с. 57).
А.
Вознесенский – лидер «мозаичной» культуры (определение принадлежит А.
Молю, автору книги «Социодинамика культуры»); язык МК в его творчестве
проник даже в основу поэзии – в образ. Многие традиционные понятия
трактуются А. Вознесенским в стиле МК. «Будь первым» – я стал гениален»,
– гениальность приравнивается к первенству, лидерству, кумирству, то
есть к «эталонности» МК. Отсюда и чувство необходимости смены «эталона»:
«Устарел как Робот-6, когда Робот-8 есть», или: «По журналам графоманит
б. поэт». Сами заглавия исходят из рекламно-технологических текстов МК:
«Лед 69» по типу «Экспо 70» или «Портвейн 72», что само по себе говорит
об установке на временность, нерепродуктивность.
Вот
описание, где содержится уже и поэтика от МК, – Назым Хикмет,
завернувшийся от холода в газеты: «На груди у поэта шуршали события.
Шрифтовые заголовки, фото бедствий и светской хроники намокали потом
поэта. Он был спеленут в историю. Понятно, я тогда написал стихи об
этом» («Взгляд»). Любопытно признание однодневных светских хроник
«историей». Отсюда большинство стихов А. Вознесенского по жанру –
стихотворные светские хроники. Вот записи в зарубежной тетради: «…модные
лозунги… цифры, заметки с процесса Роуза, обвиняемого в убийстве
Лапорта, фантастические трюизмы и стихи…».
Но мы уже видели
на ироническом тексте Б. Олейника, что набор сообщений можно представить
как «стихи», если зарифмовать поток газетных заголовков или
радиорубрик. Попробуем непрерывно прочесть газетную страницу или сделать
выборку из разных радио- или телепрограмм и представим их как единый
текст. Получим некоторую загадочность, которая могла бы заинтриговать
включившихся в такую игру критиков или читателей. Не такова ли
«загадочность» и иных стихов, созданных с установкой на
массово-коммуникационную мозаичную рядоположенность?
Большинство стихотворений А. Вознесенского – описательны, сюжет их
прост. Привлекательность им придает либо умело выбранный эталонный факт,
либо сама мозаика из фактов, образов и событий. В тексте и в подтексте
заметно стремление к скрещиванию, гибридизации. Иногда сам факт
красноречивей его обработки. Например, факт угощения детей яблоками с
бритвами сам себе довлеет, но автор все-таки пытается строить на этом
образ: «Но любовь – это райское яблоко с бритвами, Сколько раз я
надкусывал, сколько давал…» Однако самый завлекающий в системе
«мозаичной» культуры факт – смерть. Смерть окрашивает в приемлемый цвет
даже сомнительные хроники; таковы «Две песни про мотогонщика» (А, Возн.)
со следующим финалом: «Я – его первая женщина, вернулся до ласки охоч,
дочь». «Он – мой первый мужчина, вчера я боялась сказать, мать».
«Доченька… Сволочь!.. Мне больше не дочь, прочь!..» … «Это о смерти его
телеграмма, мама!..»
Вынем некоторые куски «мозаики» из
стихотворения «Сергею Дрофенко». «Сережа – опоздали лекари!»
Констатирующее (факт) предложение еще не несет в себе никакого замысла, в
отличие, скажем, от гневного зачина в лермонтовской «Смерти поэта» или
осторожно-иронического в стихах Маяковского «Сергею Есенину». «Сережа –
не закуришь больше «Винстона». Здесь в якобы поэтический текст
вмонтирована рекламная реалия, подобное же находим в «Реквиеме
оптимистическом…» (все тот же А. Возн.): «Купил в валютке шарф цветной,
да не походишь», или: «За упокой Семенова Владимира коленопреклоненная
братва, разгладивши битловки, заводила его потусторонние слова». Дальше:
«Еще во вторник, кукарекая, я сквозь окно тебя высвистывал…» Не странно
видеть на одной газетной странице рядом с некрологом рекламу и чуть
поодаль – «атаки хоккея» с реакцией болельщиков – свистом, но странно
«высвистывание» в стихах о смерти (подобное же находим и в стихах
«Похороны Кирсанова»: «Прощайте, Семен Исаакович! Фьюить!»).
Для некоторых текстом МК является характерным, что в них «истина…
противопоставляется словам» (Ю. Каграманов, Уловки техники и парадоксы
«неоархаизма», «Вопросы литературы», 1973, № 5, стр. 104). В стихах А.
Вознесенского находим подтверждение: «Да что слова! Одна софистика…» В
текстах более традиционных подобная ситуация воспринимается драматически
остро: «И снова я заговорила // Тогда, когда молчать бы надо. //
Какая-то глухая сила // Велит мне третьи сутки кряду // Искать слова и
все, что ныло, // Бумаге поверять без толку. // Когда всего-то надо было
// Лишь выплакаться втихомолку» (Л. Миллер, «День поэзии, 1972).
Сравнение же слов с «софистикой» у А. Вознесенского в его контексте надо
понимать на самом простом уровне (правило «равнения вниз»): софистика –
синоним пустоты, чепухи, а вовсе не некоторая культурная система,
создавшая, кроме всего прочего, первые в истории человечества формы
высшего образования (см. Г. Жураковский, Очерки по истории античной
педагогики, 1940, с. 130, 134).
Итак, текст построен
«мозаично», иерархии ценности в нем утрачены, но если его распределить
по «рубрикам», то мы найдем в нем установку на «любого» читателя – и
того, кто ходит в «валютку» для покупки «Винстона», и того, кто свистит
на стадионе или следит за «фантастическими атаками» по телевизору, и
юного студента, для которого все инакомыслящие – «чайники», и
пенсионера, свыкшегося с мыслью – «Чего уж, все одно – не выживешь».
«Загадочность» текста, связанного с МК, привлекает и интеллектуалов –
любителей ребусов, недаром ребус и кроссворд – неотъемлемая часть
популярного издания. Но притягательная сила подобного текста
оборачивается слабостью, характерной для МК: «Важнейшая слабость текста
массовой информации состоит в том, что по своей образной структуре он
может давать эффект неупорядоченного хаотического восприятия мира и
вместо организующей роли играть дезорганизующую роль для общественного
сознания и деятельности» («О семантических особенностях текстов массовой
коммуникации», «ССМК», ч. I, с. 294).
Оправдывая свои
поиски новаторством Пикассо, Стравинского и т. п., Вознесенский не
отдает себе отчета в том, что у этих художников были опыты построения
нового кода, тогда как у последнего нового кода нет, есть только
перетасовки на уровне сообщения.
Ясно, что текстов с
«мозаичной» структурой можно порождать очень много, рецепт
изготовления их несложен, а конкретно-событийное содержание
варьируется весьма
широко – оно потенциально бесконечно, как бесконечна каждодневная газета.
Но на гребне волны МК можно представить себе такого гипотетического
вестника, который, подобно журналисту в описании А. Моля («Социодинамика
культуры», с. 74), будет «следовать тонкой диалектике добра и зла, силы
и слабости, активности и пассивности, серьезности и легкомысленности,
пытаясь найти компромисс между общественной моралью, которую он
представляет и которая требует, чтобы убивали как можно меньше людей, и
его личной моралью журналиста, жаждущего, чтобы было убито как можно
больше людей, потому что при этом значительно возросла бы сенсационность
новости».
Лирическое начало поэзии, ее обращение к
собственным переживаниям, предоставляет поэту бóльшую свободу в
обращении к крайностям, нежели журналисту. Поэт «кричит о кризисах мира»
(А. Вознесенский) и, разделавшись со словом (владеющий словом – владеет
миром, но нынешний поэт уже не верит в эту древнюю заповедь), ищет
сенсацию в постоянном, «перманентном» самоубийстве: «И пусть мой
напарник певчий, забыв, что мы сила вдвоем, меня, побледнев от
соперничества, прирежет за общим столом» (А. Вознесенский). «Неведенье
расстреливает нас…», «Зрелость – это вид расстрела» (Евг. Евтушенко);
«Ожидаю ночи, как расстрела», «Я приговорен» (Р. Рождественский).
Примерно в таком же контексте появляются упоминания о стыде и совести,
этих регуляторах поведения: «…Вновь тебя будет по каждому слогу
четвертовать разъяренная совесть», «Садится иней призрачный на мой
бесстыдный мозг» (Р. Рождественский); «Мы живем, умереть не готовясь,
забываем поэтому стыд, но мадонной невидимой совесть на любых
перекрестках стоит» (Евг. Евтушенко); «А может, это совесть, потерянная
мной?» (А. Вознесенский).
Югославский поэт Милдраг Павлович в
заметках о литературе утверждает классическую истину: «Поэзия должна
быть либо священной, либо иронической». Гибридизация этих полярностей
приводит к штампу, лишает искусство и эмоциональной выразительности, и
этической глубины. «Не зная о добре, не понимая зла, вышагивают сыто и
твердо», – пишет Р. Рождественский о швейцарских коровах, полагая,
видимо, между строк, что наши коровы уже что-то смыслят. Сам же Р.
Рождественский сообщение о землетрясении в Куско считает возможным
интерпретировать как историческую справедливость по отношению к потомкам
завоевателей, не думая о том, что страдает от этого все-таки народ, не
только имущие. Зрительная ассоциация, а не этика лежит в основе иных
поэтических образов. Забыв, очевидно, о том литературном факте, что
Христос изгонял торгующих из Храма, В. Смолдырев пишет: «В надежно
скроенные лифчики, рублями сочными хрустя, суют торговки руки липкие,
как у распятого Христа» («Спираль Архимеда»). Скрещивание продолжается.
Э. Асадов превозносит доктора Кристиана Бернарда, известного ему по
газетам, противопоставляя его мифологически известным и Зевсу, и Иисусу,
и Будде («День поэзии. 1973»). Итак, «сим паром задушен» уже не один
Зевс. Показательно, что в обращении популярных авторов к священным
текстам и образам мы находим не богоборческое отрицание мракобесия, а
непонимание общественных и культурных истоков любого религиозного
учения. Естественно, что за это их время от времени «четвертует»
растревоженная совесть. Но когда «властители дум» ведут речь о добре и
зле, не вникая в истинную социальную и этическую суть этих понятий,
читатель, особенно неискушенный, оказывается в положении «битницы»,
изображенной Евг. Евтушенко; "Все ей кажется ложью на свете, / Все – от
Библии до газет."
Поэт же перед лицом МК пребывает во власти
полярных видений и ощущений. Он за границей – и тогда: «Все жестоко – и
крыши, и стены, и над городом неспроста телевизионные антенны, как
распятие без Христа…» (Евг. Евтушенко); он дома или в телестудии – и
тогда приходят покой и благодушие: «В квадратик телевизора гляжу.
Принадлежу и твистам, и присядкам. Принадлежу законам и присягам. А
значит, и себе принадлежу» (Р. Рождественский).
А.
Вознесенский отве5чает А. Урбану: «Изобретение ТВ конкурирует с книгой? И
слава богу! Сначала было Слово. Но кто сказал, что слово должно быть
только письменным? («Вопросы литературы», 1973, № 4, с. 75). Только
письменное слово является хранителем мысли. Конкуренция ТВ и кино с
книгой налицо, и не всегда ее последствия благотворны, порой она
приводит к деинтеллектуализации человеческой деятельности,
потребительскому отношению к духовной культуре.
А.
Вознесенский пишет о знакомстве с Маршаллом Маклюэном и его трудами:
«Оракул для одних, электронный шаман для других, он потряс своими
книгами о влиянии средств связи на человека. В них меня всегда поражали
парадоксальность, поиск, провокация сознания. В последней книге
«Противовзрыв», которую он подарил мне, много говорится о слове и его
начертании». Далее идет описание внешности канадского ученого и,
наконец, попытка высказать суждение: «В разговоре он ясен и метафоричен,
как алгебра. Он вряд ли читал Хлебникова, но ключ к Маклюэну в
хлебниковской фразе: «Человечество чисел, вооруженное и уравнением
смерти, и уравнением нравов, мыслящее зрением, а не слухом».
Закономерное для А. Вознесенского объяснение неясного через неясное.
Хлебников – оригинал, но нельзя отречься от того, что мыслим мы не
слухом, не зрением, не осязанием, ни одним из чувств, ни одним из
«каналов связи», а некоторым центром, средоточием, называемым мозгом или
душой.
Наши популярные авторы, несомненно, основательно
проникают в коммуникационную ситуацию, и, исходя от МК, они ее же и
порождают, но к созданиям культурных ценностей это имеет отдаленное
отношение. Уповая на «Всемирную Случайность», они уже, видимо, считают
устаревшими слова Белинского: «…Поэт должен выражать не частное и
случайное, но общее и необходимое, которое дает колорит и смысл всей его
эпохе. Как же рассмотрит он в этом хаосе противоречащих мнений,
стремлений, которое из них действительно выражает дух его эпохи?» Но не
дай бог принять как руководство к действию следующие далее слова: «В
этом случае единственным верным указателем больше всего может быть его
инстинкт, темное, бессознательное чувство…» Не надо темных чувств и
бессознательности, они не выручали ни в какие века, а сегодня еще менее,
чем когда-либо. Брехт писал: «Я знаю лично некоторых людей, чьи стихи я
читаю. Я часто дивлюсь, что некоторые из них в своих стихах проявляют
гораздо меньше разума, нежели в прочих проявлениях. Считают ли они стихи
делом чистого искусства? Верят ли они, что вообще есть дела чистого
искусства? Если верят, то должны по крайней мере знать, что чувства так
же могут быть ошибочными, как и мысли».
Литература от МК
рассчитана прежде всего на чувство, или, как пишет Маклюэн, – на эффект;
вероятность ошибочности увеличивается из-за фрагментарности
высказывания и из-за генерализации чего-то, пусть существенного, но
оторванного от не менее существенного. Отсюда негативное отношение к
разумности: «Глупо верить разуму, глупо спорить с ним» (А.
Вознесенский), подтверждаемое теоретиками МК, которые считают негативное
влияние МК на культуру неизбежным: «Ссылка на мираж разумности
представляет собой характерную ошибку, особенно свойственную таким
социальным прослойкам, как интеллигенция и бюрократия» (А. Моль.
«Социодинамика культуры», с. 186). А вот примеры генерализаций из стихов
авторов, не относящихся, видимо, ни к одной из этих двух прослоек:
«Важны лишь факты – только в этом соль. Важны лишь факты, даже для
поэта» (В. Гуринович); «…Свобода чувств дороже мне полета мыслей» (И.
Шкляревский); «Я от познанья, словно от врага, к неведенью румяному
бегу» (Евг. Евтушенко); «Поступки надо совершать! Одни поступки!» (Р.
Рождественский); «Мыслим, – значит, живем? Нет, страдаем – и значит,
живем!» (Евг. Евтушенко), – в противовес естественному устремлению
Пушкина – к гармонии: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». ...
Связанность и стремление к полноте в стихах поэтов, занимающихся
переводом и через перевод вынужденных волей-неволей знакомиться с
культурой (переводя классику), могут быть восприняты на очерченном мною
фоне как «избыток содержания», отмеченный Вл. Соловьевым. Как же
оценивает свою деятельность та часть литературы, что обнаруживает
неудержимую склонность к коду массовых коммуникаций? Является ли
статистика музой ее итогов? Вот признание в одной из заслуг: «Мы научили
свистать пол-России», и вот желаемое направление развития: «Дай одного
соловья-разбойника!..» (А. Вознесенский). Но В. Соснора констатирует:
«Как бы ни было тошно, а свист над Россией испокон веков» («Всадники»). И
пожалуй, России более необходим не разбойник, а традиционный (не
апокрифический собрат Соловья, как у того же В. Сосноры) Илья Муромец,
если таковой возможен в поэтической деятельности.
«Не поэзия
кризисна, она – зеркало, она кричит о кризисах мира», – прокламирует А.
Вознесенский. Что ж, мир, как всегда, лукав, он ускользает от взгляда
художника, и художнику все труднее гордо заявить, подобно старцу
Григорию Сковороде: «Мир ловил меня, но не поймал!» И все-таки поэт
должен «ловить мир».
В развертывании нового содержания очень
важна роль поэзии не сигнально-фактографической, а
концептуально-этической, способной поднимать неустанно пласты
действенной культуры на уровень сегодняшней значимости, давая человеку
выход из плена «Всемирной Случайности» в осознанную необходимость.
Отношение к искусству как к упорядочивающему действу показано в стихах
Александра Аронова, которыми я завершу свои заметки:
Если над обрывом я рисую
Пропасть, подступившую, как весть,
Это значит, там, где я рискую,
Место для мольберта все же есть... |
|
Категория: Критические статьи |
Просмотров: 1527 |
Добавил: atlantis1
|
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
|
Вход |
|---|
Добро пожаловать, Гость!
Гость, мы рады вас видеть. Пожалуйста, зарегистрируйтесь или авторизуйтесь!
|
Статистика |
|---|
Недавно сайт посетили:
Легенда: Админы, Модеры, VIP-пользователи, Авторы, Проверенные, Читатели
|
|
Главная
Регистрация
Вход
RSS
