В глиняной чашке - одна серебрушка, а остальное гроши.
Плащ из рогожи напополам с витражами цветных заплат.
Колокола звонят вразнобой - зато слышно, что от души.
А я умываю руки в рассвете, как делал Понтий Пилат
перед тем как раздеть Спасителя и распять, и копьем его поразить -
Почти царское дело. Но если взглянуть, то ирония какова,
Ведь я нищий, сидящий при входе в собор, провонявший и весь в грязи,
зато прячу стигматы с омытых ладоней в обтрепанных рукавах.
А мой верный хранитель на шпиле сидит, свесив ноги в густую хмарь,
ковыряется щепкой святого креста меж зубов и считает птиц.
В перьях его затаился похожий на теплую пену май,
Который он, видимо, подхватил из Эдема на полпути.
Вот он оседлал горгулью и скачет над входом у Нотр-Дам,
От скуки плюется дождинками вниз на монахов и прихожан.
А май с его крыльев струится по залу меж лордов и знатных дам,
И кутает зыбким покровом алтарь в складки бледного миража.
Но он слезет, когда отзвучат литании, затихнет последний гимн,
усядется ждать меня за трактиром в оплеванном мглой дворе.
Последнее время он взял за привычку являться ко мне нагим,
Твердя, что вот именно так из рассвета его воплотил творец.
И он... А быть может, что это она - все равно свет небес не плоть,
Спит в грязном в углу на лежанке моей, рассыпая волос кудель.
Пусть мой (моя?) ангел - небрежен в работе, но мне рядом с ним тепло.
С зарею он снова разбудит меня. Завтра Пасха - рабочий день. |