Проза

ЕГОРУШКА

- Давным-давно, в стародавние времена…

 Так начал сказитель! Что тут началось! Как услыхали горожане – дела побросали, мужики с баб послазили и, срамотой неприкрытой махая, побежали слушать. А бабы, те нет. Те, вначале заохают, что одеть им нечего, ну, мужа, для порядка ругнут пару раз за глаза, а потом начинают красоту наводить: румяна, белила, фумитокс, чтобы гнус отпугивать. Иная такой красавицей себя сделает, что муж её и не узнает сразу. Смотрит он на неё, и даже мысли у него нет, что они с ней знакомы. Такому, конечно, достаётся потом. Так, что мужики городские, вначале аккуратно выяснят, где чья, а уж потом говорят.

 Собирается весь люд городской в большом зале – сидит, отдыхает, ест, выпивает, кто может. А кто не может.., да и нет у нас таких. Все могут. Бабы и те разрешают себе лишнего. Выпьют, поохают и опять выпьют. Раскраснеются у них лица под белилами, и кажется, что баба – совсем красавица. Вся так и светится, смеётся, шутит и совсем не злая. А сказителя народ не торопит. Пусть вольно и всласть отдохнёт с дороги. И чем город богаче, тем дольше он отдыхает. Иногда по нескольку дней. А что? Правильное это дело. Отдохнув, сказитель больше историй расскажет. Да и горожане вместе с ним отдохнут. В такие дни никто не работает, даже из зала не выходит, чтобы ненароком не пропустить начало. Одни только цыгане шастают по улицам, но они народ дикий. Всегда вслед за сказителем приходят. И как только узнают? И уж говорили им, что после их прихода многие вещи из домов пропадают, а им всё нипочём. Обижаются горожане, ну, да что тут попишешь. Не уходить же следить за ними – тогда точно пропустишь рассказ, а при отсутствии телевиденья, сказитель – самое большое развлечение. Ну, баня, может, ещё хороша, но не так всё же.

 Три дня горожане ждали, пока отдохнёт сказитель. Иные, из местных, так отдохнули, что по лицам их жен понятно было, что дома получат они своё. Но в зале – тишь, гладь и веселье – нечего сор из избы выносить. Не культурно это, а в городах уже цивилизация была, говорят, даже интеллигенция завелась, но её пока не сильно видно. И тут поднялась одна баба:

- Простите, - говорит, - Люди добрые, но пойду я. Рожать мне надо. Сил моих терпеть больше нету.

 И как только услышал эти слова сказитель, так сразу и начал свой рассказ:

- Давным-давно, в стародавние времена…

Зашипели на бабу люди, что мешает им слушать, усадили, где стояла, а перед сказителем извинились и попросили сначала начать. А сказитель посмотрел на бабу ласково и спрашивает:

- Ну, милая, что ж ты так? Я вот было уже начал. Неужто не утерпишь?

- Ох, отец родной, как же! Утерплю. Дольше терпела – ответила баба и боязливо обернулась к мужику своему. Тут уж мужик, после такого, имеет право наказать жену свою, которая позорит его перед городом. Но это будет после.

- Ну, хорошо. Ты потерпи. Да и цыгане ещё по городу шастают – не ушли ещё. Опасно это, могут чего дурного сделать – дикий они народ, не крещёный. А я тебе быль-небылицу расскажу – сказал сказитель. Мужик теперь посмотрел на бабу свою беременную с уважением – шутка ли, ей одной рассказывать будут небылицу, ну, и простил её тут же – отходчивые тогда мужики были. Хотел он, было, к ней пролезть, чтобы обнять, да не пустили его горожане: «Нечего лазить тут и шуметь. Издали смотри». – Он и затих. Сидит, улыбается, словно солнце ему светит. А как гул улёгся так, что было слышно, как мухи летят, да дети через носы сопливые сопят - мамки им рты позатыкали, чтобы не брякнули лишнего, прокашлялся сказитель, приосанился и начал рассказывать.

   Вначале всё больше знакомые сказки шли про Илью Муромца и друзей его закадычных, про бабу Ягу и Ивана-дурака – тут горожане не только слушали, но и сами тихо шептали, кто наперёд помнил. Потом про заморскую АнжЕлику – тут уж бабам раздолье было. Детям перед сном, рассказал сказитель о Соловье-разбойнике и домовом Кузьме Егоровиче. А как дети позасыпали, пошли рассказы пикантные о далёком Востоке, рахат-лукуме, султанах и девице одной ветряной Шахерезаде.

Тут горожане слушали молча, краснели, в глаза друг-другу не смотрели, только дышали часто, да так, что жарко стало в зале. Мужички, которые возле своих жен сидели, так расчувствовались, что баб своих пообнимали, а кто не возле – завидовал, тем кто возле, и обнимал кого придётся. Тут уж ничего не попишешь, надо было заранее со своими садиться!

Долго длилась эта ночь, но вот за окнами посветлело. Все небылицы были рассказаны. Горожане, охая и потирая затёкшие чресла, стали собираться по домам. Дети малолетние, спросонья заревели, как, вдруг, кто-то посмотрел в окно и сказал:

- Горожане-землячки, а цыгане-то ещё не ушли. Вон, бегают по городу, горшки таскают.

- Ётить, воронья дырка, - закричал горшечник. - Это же они по моей лавке ходили.

И стал пробираться через весь зал к выходу. То на руку кому наступит, то ногу отдавит. Жалко стало сказителю горожан, что невиновно они такое терпят, решил за них заступиться.

- Есть, - говорит, - У меня ещё одна небылица правдивая. Для другого раза приберегал, да уж очень она к месту приходится. Про… мммм, Егорушку-горшечника она. Никто ещё не слыхал такую.

- Ой, - сказал наш горшечник, - Что делать-то, люди добрые? – растерялся он. И сказку новую про горшечника послушать хочется, и горшков своих жаль.

- Ох, воронья дырка, что делать-то?

- А ты сиди там, где стоишь, и слушай – сказали горожане. – Новых наобжигаешь!

Успокоился наш горшечник, остался слушать. А сказитель улыбнулся, что такая польза от него вышла и начал свой рассказ:

- Давным-давно, в стародавние времена, в далёком селе Сороки, жил-был молодец Егорушка, Валерьев сын. Кто называл его чудиком, кто - чудилом, кто – просто боялся. Девки незамужние, вначале по нему сохли, а потом перестали. Не обращал он на них внимания. К одной вдове только захаживал, да кто к ней не захаживал! А так все в сарае что-то мастерил. Выходил только поесть да по нужде.

А потом как-то, в один день ненастный осенний – снег уже срывался, вылетел он из сарая с криком: «Эврика, мать её за ногу», и побежал к кузнецу в кузницу. До вечера оттуда слышали люди крики, а потом всё смолкло. На утро увидели на воротах кузницы замок амбарный и надпись: «Не беспокоить». «Чё, такое?», - думали селяне. Стали кузнеца звать, а он не откликается – знай, себе стучит молотом по наковальне. Стали в щели заглядывать – видно плохо, без подробностей, чего и думать не знают. А из кузницы – стук рабочий идёт, да гомон человечий.

  Разошлись селяне. На другое утро опять пришли – снова заперто. А возле кузни – очередь из купцов проезжих. Стоят они – хотят починиться. Кто подкову у лошади, кто оглоблю, кто ось. Осень же, она какая на Руси? Выехал на дорогу и не знаешь, доедешь ли, или застрянешь до заморозков. Лошадь в лужу ногу ставит, а вытаскивает уже босую. Только чваканье раздаётся. Одно разорение.

  Кричат купцы, в ворота ногами стучат, а из кузницы только стук в ответ. Никто на крики не открывает, а на угрозы поджечь всё к чертям, посылает христиан на слово бранное.

  Долго ли коротко – месяц прошёл! Снег выпал. Очередь к кузнице выстроилась до самого Киева. Купцы от безысходности стали на месте торговать, кто чем мог. Настоящая ярмарка получилась. Потом её назвали Сорочинской. А в кузне всё стук стоит.

   Как в одно прекрасное утро – замолчала кузница. Весь люд проснулся от тишины, как на пожар из изб повыскакивал. Мочит кузня! Собрался народ, не знает что делать. Как, вдруг, отворились ворота, вышли на свет божий кузнец и Егорка, заперли кузню и потребовали баню и водки. А потом сказали: «вечером приходите, будет вам презентация».

Вечером всё село собралось, купцы ярмарочные, калики перехожие, да паломники, которые на чудо пришли посмотреть со всей Руси. Ибо слава о Сорочинской кузне дошла даже до Сибири. Многое приврали люди, да где ж это видано, чтобы очередь к кузнице стояла месяц, и ярмарка вокруг неё выросла. А что в ней-то делается – не знает никто.

  Говорят, один заезжий мудрец, из самой Индии, глядя в закрытые ворота кузни, даже науку по этому поводу написал. Что, мол, истина должна быть скрыта, и просветления достичь - не возможно, ибо просветление есть не цель, а путь, а, значит, изначально оно с нами! В общем, народу – тьма!

  Стоят, галдят. А тут из бани Егорушка и кузнец вышли. Земляничным мылом от них пахнет, в зубах сигаретки! Ну, к кузнецу все привыкли – горбатый он, с бородой козлиной, о трёх руках – потому и слава о его мастерстве ходила. А Егорка, как отмылся, да отдохнул – вообще красавцем стал. Волосы русые, брови собольи, нос ровный, точно у орла, а в уголках глаз – хитринка. Бабы, обомлели, а девки, так те сразу полегли. Дышать не могут, глаз отвести не получается. Хорош он, стервец, даром что чудило.

Протолкался Егорушка с кузнецом через толпу, отворил ворота кузницы и говорит:

- С сегодняшнего дня, изменится жизнь ваша. Сама её важная сторона. И больше не будет надобности, при естественных потребностях, бежать по холоду в огород. Вот, - говорит Егорушка, - Универсальный таз для дома, с горшком для подачи воды. Не бьющийся, ибо железный. Лучшим кузнецом кованый. Вам и вашим внукам его хватит!

   Смотрит народ на Егорушку, как на дурака, ничего не понимает. Тогда стал он доходчивее всё рассказывать: что, мол, сюда садишься, делаешь дела свои, с божьего позволения, а потом за снурок дёргаешь, и вода всё нечистое с собой уносит. Не понимает народ, злится! Тогда Егорушка, выхватил из толпы первую попавшуюся девку, и на ней всё наглядно показал. А как та с унитаза начала вставала, он ей ручку подал, как барыне. Загорелись девки, все хотят на тазу посидеть, выстроились в очередь: друг-дружку отталкивают, за косы тянут. Пока все не пересидели, и пока Егорушка каждой ручку не подал, не успокоились. Даже бабы и те в очереди стояли.

   Ну, а дальше ясно – дело молодое. Уговорили девки отцов с матерями купить универсальный таз с горшком для воды. Кто кого и как уговаривал – не известно, но Егорушка все свои тазы распродал и стал богачом. Если кузнец за работу золотой получил, то что говорить о всём богатстве.

  Разошёлся люд по домам, а Егорушка с кузнецом и дьячком пошли пить в кузницу, только перед этим условились, что каждый в одной руке будет чарку держать, а во второй огурец солёный, а, если, у кого лишняя конечность есть, чтобы он её ненароком не распускал и не смущал народ христианский.

  А утром, пока ещё не рассвело, довольный Егорушка с первой оказией и со своим капиталом, поехал в большой город-столицу, чтобы представить царю своё изделие. По дороге решил, что железный универсальный таз царю показывать как-то не по-людски. А надо бы мастеров стеклодувов нанять и сделать его фаянсовым, по последней парижской моде. Размечтался Егорушка, что станет с таким делом первым богатеем на Руси. Ну, оно и понятно. Кто ж у нас не мечтает. А про то, что в селе Сороки делается, Егорушка не знал.

   А в селе – там каждый себе голова. Ночью, если кого нечестивый будил, ходили до ветру по старинке – в огород, или за плетень, а утром… Утром уже, как и положено, в Егорушкин таз.

  Перетащили его мужики в сени, бабы занавесками огородили, как Егорушка и стыд советовали, девки из проруби воды натаскали - в горшок залили. Ну, как водится, кто в семье хозяин, тот первым и пошёл. Сняли портки мужики, присели на таз, дела свои сделали, усмехаясь в ус: «ах, он сукин сын, и впрямь удобно», а встать не смогли – примерзли к железу-то! Кто седалищем, а кто и тем, что с другой стороны было.

 Начали мужички кричать, а бабы, да что о них говорить! Волос – длинный, ум – короткий. Заорали, забегала по сеням, да с бабьей своей дурости, за снурок от горшка и дернули. Кричат мужики из каждого дома, визжат девки, бабы в обмороке валяются. Потекла вода ключевая, приморозила в конец мужиков к егорушкиному тазу.

  Как пришли в себя бабы, стали они тащить мужиков в дом из сеней холодных. Да где уж там! Мужики тяжелые, таз, так вообще тонну весит, да ещё и с водой замёрзшей. Так и просидело село всю зиму в сенях на тазах. А как оттаяли мужики, решили идти вслед за Егорушкой в столицу – управу на него искать.

  Собралось людей – море. Купцы, которые в Сороках были, егорушкины тазы по всем деревням да городским заводам развезли. Идут теперь мужички на Петербург – правды хотят. Аккурат, к октябрю пришли!

толице. К царю вхож, дочки царские в него влюблены, с Распутиным на короткой ноге – потрафил он им своими фаянсовыми унитазами. Разозлился народ, пришёл ко дворцу царскому.

- Отдавай, - говорит, - Егорку нам. Виноват он. Из-за него, окаянного, просидели мы всю зиму в холоде, да в говне. Не хотим так больше жить, и не можем! Хотим в тепле и на фаянсе.

   А из дворца им не ответили, только ворота закрыли, кованные сорочинским кузнецом трёхруким.

Еще больше обозлился народ. Стоит, волнуется – митингует: стоит ли из-за дурака сельского с царём сорится. А тут налетел ветер и унёс у мужичка одного шапку драную, да на ворота её повесил. Полез мужичок за шапкой, а народ увидел это, и, не разобравшись, за ним полез. Так по глупости и заняли всем скопом царский дворец.

   А Егорушки там и не было. Он в это время за кордоном был. Женился на дочери одного купца заморского по фамилии Бош. Как проведал Егорушка о том, что на родине его случилось, решил назад не ехать. Не поймут его пока на Руси, обогнал он время мыслью технической. А мир - большой, везде можно унитазы продавать.

  Создал он тогда со своим тестем фирму и назвал её фамилией своей да тестевой. А так как егорушкиного капитала больше было, его фамилия первой стояла. Стал Егорушка на всю землю знаменит. Только на родине его имя не известно было. А как прошло 70 лет с той поры, то начал егорушкин внук торговать с Россией дедовыми унитазами. Говорят, что лучшими. Вот только не всякий и теперь их купить себе может – дорого очень.

А в Сороках так и вообще унитазов нет – сильна память народная. Не хотят больше селяне мёрзнуть всю зиму в сенях.

25.08 - 06.09.07