Желтое, прозрачно–синее и белое. Обычный, солнечный январский день. По прозрачно–синему нет-нет, да проплывают клубы белого. Облака, пар, чьи-то возвышенные мысли…
С присыпанных снегом крыш падают невеселые капли. Иногда на асфальт, иногда на спешащих по своим делам прохожих и тогда задумчивые лица подергиваются дымкой недовольства и расстройства. Почему? Капля падает на пальто, пальто промокает, становится холодно. Конечно, из-за одной упавшей капли холодно не станет, но капель ведь много… безумные самоубийцы. С устрашающей неумолимостью. С единственным желанием как можно скоре оборвать свою и без того короткую жизнь. С единственной целью навредить. Почти как люди…
- Сынок, что ж ты посреди тротуара-то застрял? Ты ж мешаешь, - странный скрипучий голос.Калитка, которую никогда не смазывали…

Игнат обернулся посмотреть, кто же это открыл калитку. Громадная синяя обшарпанная детская коляска и за ней, словно придаток, словно бесплатное к этой самой детской коляске приложение – сухонький старичок, всем своим видом выражающий возмущение и мольбу одновременно. Странно. Игнат молча повернулся и пошел. Неважно куда. Только одно – отвлечься. Не думать. Хотя бы пока. Через час станет немного легче, через два – еще легче, а там…
Но нет, снова девятым валом истерический, искаженный телефоном голос Марии Павловны:
- Дашу? Нет её. Она вышла. В окно…
- Как в окно? – Это его, Игната, озадаченный, но уже дрожащий, уже что-то уловивший в этих истерических нотах этой всегда спокойной и приветливой женщины.
- А так! Выпрыгнула… вчера… вечером. Боже, Игнат! Даша умерла. Ты понимаешь?.. ты это понима… - И дальше бульканье. Всхлипы и беспредельное горе…

Самообладания хватило лишь, чтобы аккуратно повесить трубку таксофона на место. Потом что-то случилось. Что-то лопнуло, раскололось, расползлось в разные стороны и оставило после себя обычный январский день.

Руки глубоко в карманы, взгляд под ноги и вот так, никуда не торопясь, шаг за шагом, куда-нибудь. Торопиться некуда. Сломалась кость, которая уже начала обрастать мясом и обещала родиться в нечто живое и прекрасное. Сломалась навсегда. А внутри пустота. Нет ничего. Нет ничего кроме беспредельной печали. Любил? Да. Но только в этот солнечный январский день он это по-настоящему понял. Двумя листами недочитанного письма в кармане болтались два билета в театр. Игнат хотел посмотреть «Дон Жуан» вместе с Дашей, но… И опять этот голос её матери. Стоп. Где-то справа играла музыка, и Игнат невольно повернулся посмотреть на источник раздражителя. Два здоровенных окна, в каждом – улица, машины, прохожие. И в каждом свой мир. В каждом – бегающие красно-желто-зеленые огоньки и от них отраженный мир был лучше, чем настоящий. И между этими двумя мирами дверь. Словно еще одно окно. Только зашторенное, затушеванное, прикрытое интригой… Игнат постоял на пороге и толкнул дверь. Там, за дверью было то, в чем он нуждался. Ему необходимо было выпить. Выпить, чтобы выжить…

***

Весь мир – поезд. Здоровенный, раскрашенный по рождественскому поезд, с бесчисленными вагонами. Он мчится из вчера в завтра, иногда останавливаясь в сегодня и неважно, едешь ли ты в отдельном купе или в общем вагоне, все равно на конечной выходить всем. А бывает, кто-то выходит раньше…
Игнат попал в вагон – ресторан. Если не считать красавицу – барменшу, то вагон был пуст.
Четыре столика с чистыми пепельницами алчно ждали кого-нибудь, кто бы на них насорил, пролил вино или воду, рассыпал салат… Зал утопал в полумраке. В этом занавешенном вечном вечере Стинг рассказывал о своем взгляде на жизнь, на поезд с бесчисленными вагонами, на женщин, на самого себя. Но рассказывал в пустоту. Кроме Игната и привлекательной брюнетки за стойкой бара некому было выслушать и по достоинству оценить его произведения. И может быть, поэтому его голос был печален. Музыка висела в полумраке, словно табачный дым. Словно дым хороших сигарет, которые, попробовав однажды, уже никогда не забудешь. Игнат поискал глазами стул, который ждет именно его, нашел и не торопясь, присел. Барменша вышла из-за стойки и, сквозь плотные волны музыки, ломая свои собственные мысли, с улыбкой, подплыла к Игнату.
- Здравствуйте. Слушаю вас, - её голос наполнил Игнату ручеёк и на секунду он стал прежним, таким, каким был еще вчера.
- Потанцуем? – предложил он, невинно улыбаясь.
Два серых улыбающихся солнца прикрыло облако недоумения.
- Вы о чем, простите?
- Обо мне, о вас, о Стинге, о страхе одиночества, о людях, проходящих через вашу жизнь и выходящих в окно, как в дверь… - бульк, и успокоившаяся гладь снова разломалась на миллион отдельных миров; и снова в том месте, где должна быть она – только щемящая пустота. И взгляд снова седой, и головой в невидимый, но ощущаемый потолок, и болезненное падение в сегодня…
- Простите, - произнес он, успокаивая девушку взглядом, – Если можно, водки, воды и что-нибудь поесть.
Уловив знакомые слова, девушка оживилась.
- Сколько чего? – весело и уверенно спросила она.
- Водки и воды – не распечатывая. Поесть – на ваше усмотрение.
Барменша кивнула и умчалась исполнять заказ. А в зале висел Стинг. Нота за нотой, аккорд за аккордом, слово за словом рассказывал своим сиплым голосом о виде из своего купе. Все ещё ждал слушателей, понимания, аплодисментов…

***

Рюмка за рюмкой, капля за каплей, никуда не торопясь, ни о чем не думая. После третьей вагон – ресторан покачнуло, и Игнат окончательно расслабился. Снова едем. Стинг уступил сцену восходящим звездам российской эстрады, и кто-то невидимый после дорогой сигареты закурил самосад. Все равно. Уже все равно. Мысли отяжелели. Лихорадочно носиться им было уже не так легко и это немного радовало. Протяни руку – и схватишь любую. Игнат откинулся на спинку стула и закурил. Бдительный сероглазый страж за стойкой бара время от времени бросала на него ничего не выражающие взгляды. Обход постов. Игнат улыбнулся и выпил еще.

Пить, чтобы стало легче. Да, иногда бывает и так. И иногда действительно помогает. Игнат прислушался к своим ощущениями, собравшись с духом, протянул руку именно к той мысли, от которой недавно спасался. Даша. Снова игла из виска в затылок, но уже не раскаленная, уже остывшая. И боль уже не жгучая – обычный вселенский холод. В надежде найти ответ на вопрос «почему» он перебрал последние несколько встреч. Но тщетно. Все свидания, если не считать мелких отступлений, проходили по привычной и естественной схеме: Бар, пиво в компании каких-нибудь знакомых, танцы, несколько великолепных часов в океане сексуальных фантазий, немного грустный момент прощания и, наконец, отход ко сну. Предельно просто, ясно и естественно. Да и зачем изобретать велосипед, отклоняясь от шлифованной годами схемы? Не лучше ли изобрести новые ласки? Не приятнее ли проявлять изобретательность в сексуальных причудах? Не полезнее ли каждый раз придумывать новые нежные слова? Игнат почувствовал, что крепко увяз в болоте собственных эмоций. Чем дальше в лес, тем толще партизаны.… Пусть так. Но ему необходимо найти хоть что-то. Хоть одну соломинку, стебелек, волосок. Даже если придется откинуться в эту топь с головой. Ни с того ни с сего появилась нехорошая мысль, что было бы неплохо нечего, в конце концов, не найти… Игнат аж зашипел от отвращения, и та перепуганной птицей унеслась куда-то за горизонт. Он не хотел отчитаться перед собой, он хотел понять.

Всегда не многословная, немного задумчивая в компании Даша расцвела в мире притушенных свечей, превращаясь в страстную и веселую весеннюю поляну, от нежного дуновения теплого ветра, каким был Игнат. Она всегда была новой. И всегда оставалась прежней. Да, она боялась однообразия. Игнат тоже всегда этого боялся, но вдвоем у них получалось убежать в мир «неустойчивых постоянных» и вертеть его, словно калейдоскоп, по своему усмотрению. Но, увы, это было не часто… Внезапная мысль молнией в голову, через все тело и – куда-то дальше. Дым, запах серы и боль. Неужели из-за этого? Но почему молча? Почему ничего не говорила?
Не без труда Игнат поймал свою голову и водрузил на место. В этом болоте все-таки были кочки…

***

Капля за каплей. Рюмка за рюмкой – и бутылка водки превратилась в бесполезную стекляшку. Игнат подозвал доблестного стража. Девушка незамедлительно подошла и замерла, всем своим видом выражая внимание. Игнат немного поблуждал в складках её короткой юбки, по условной линии, разделяющей тело на две симметричные части, поднялся до подбородка и кивнул на опустевший сосуд.
- Еще одну? – в весеннем ручейке металлом заблестели нотки сомнения.
- Пожалуйста.
- Целую? – это было уже больше похоже на вызов.
Игнат ласково улыбнулся.
- Если хотите, пробку можете оставить себе, - он сказал это мягко, даже шутя.
Видимо она обиделась. Резкий разворот, быстрые шаги, плотно сжатые губы – все говорило именно об этом. «Пусть, - подумал Игнат. – ехидничать небезопасно». Однако было немного не по себе и, чтоб хоть как-то сгладить неприятный момент, он пододвинул тарелку с картофелем и начал ковырять вилкой, изображая предвкушение трапезы.
Картофель действительно был вкусен. Хрустящий, ароматный, он навеял Игнату очень разные мысли. О давнем завтраке, о том, что французы все-таки молодцы и о том, что неплохо бы водки. Но серые глаза затуманились обидой и надменно смотрели на входную дверь. «Может оно и к лучшему, - подумал Игнат – со второй я вряд ли сам бы справился. Нужна была бы подмога…» и вдруг он понял, что вторую бутылку все-таки купит и пойдет к Даше домой…

Чуть медленнее, чем обычно, чуть неувереннее, чем обычно, но все же вполне раскованно он поднялся и подошел к стойке. Барменша изображала активную деятельность. Игнат поставил локти на стойку, уронил голову на ладони и одарил очаровательной улыбкой своё собственное отражение и какие-то полупустые бутылки. Девушка посмотрела на этот остановившийся кадр не меньше, чем через минуту.
- Если вы за водкой, то присядьте, я сейчас принесу – слова, каждое – серебряный столовый прибор. Каждое, падая на стойку, на пол, стонало, резало слух, засыпало снегом.
- Я за расчетом. – Игнат заискивающе посмотрел на барменшу. – Водку не открывайте, я её с собой. И простите уж меня. Горе у меня сегодня.
- По вашему лицу не скажешь, - серебряные приборы сменились одноразовыми, но в дуэте с дребезжанием кассового аппарата это было еще хуже. – Я знаю, что такое горе.
- И что такое смерть? – Игнат сам не понял, зачем спросил.
Серые глаза на секунду выглянули из-за облака и тут же спрятались.
- И смерть. Тридцать семь, сорок.
Игнат достал деньги, расплатился и между банкнот увидел белый сложенный листок. Билеты. «Дон Жуан». Даша… Снова укол, но слабый. Только волны по лицу, только тени в глазах.
- Это вам. – Два билета упали на стойку. – За моральный ущерб. Два билета в театр. Завтра в шесть вечера. Сходите с кем-нибудь. И водки с собой. Пожалуйста, – рядом с билетами упала хрустящая раскрашенная бумажка.
- Мне? – Девушка снова упала в недоумение. – Не нужно. Сами сходите.
- Мне не с кем. – Игнат грустно вздохнул.
Барменша внимательно на него посмотрела и саркастично усмехнулась.
- Сомневаюсь, - заявила она убежденно и поставила требуемое на стойку. – Ссора не повод к расставанию.
Снова что-то треснуло где-то глубоко-глубоко внутри. Если бы улыбка не прилипла к лицу, на ее месте было бы что-то нехорошее. Игнат взял бутылку и севшим голосом спросил:
- А смерть повод? – вопрос заметался в тишине. Кончилась кассета. Чтобы призанавесить неловкую ситуацию и тишину, барменша начала звенеть стаканами. Игнат взглянул на ее сосредоточенно – отрешенное лицо, развернулся и пошел к выходу. Но уже у самой двери он остановился. Мир снова сыпался на пол разноцветными стекляшками. О еще раз посмотрел на девушку, на свой пустой столик, на бар, словно все это вот-вот рассыплется, и спросил:
- А вы никогда не хотели покончить с собой?
Тишина. Протестующее шипение магнитофона. Звон разбившегося стакана. Испуганный короткий взгляд, и…
- Нет…, - взгляд-испуг, голос-пустота, страх, понимание; мысли бешено, вихрем, стаей перепуганных птиц…
- И не надо. – Игнат приоткрыл дверь и вздохнул свежий воздух. – Это очень больно. Всем. Особенно тем, кто вас любит.

***

И вновь три цвета. Красно – желтый, глубокий синий и тусклый белый. Все остальные – осколками, кусочками, ленточками. Все остальные – рассыпанный калейдоскоп. Вечер. Игнат вдохнул морозный воздух, уже уплотненный, спрессованный и засунул бутылку в карман. Он знал куда идти. Медленно, шаг за шагом, вагон за вагоном, туда, где его когда-то ждали. Туда, где сейчас страшнее всего. Смерть – это всегда страшно, но насильственная – еще страшнее. Мать, рыдающая над солдатом, проклинает тех, кто послал ее сына на смерть. Ей плевать на долг перед родиной, родина не воскресит сына. А кого кроме себя проклинать матери, рыдающей над выпрыгнувшей с балкона дочерью? Родину? Жизнь? Мир? Быть может друзей, знакомых. Ее любимого человека? И рыдания ее в миллион раз горше, а старуха в черном – и не старуха вовсе, а безобразная, распластавшаяся на все небо каракатица. Горе становится нормой жизни, серый цвет становится естественным ее цветом, а все, кто знал ее дочь – косвенными убийцами. Не остановили, не усмотрели, не уберегли… Игнат судорожно дернулся. Как это больно – ходить по битому разноцветному стеклу, ощущать, как капля, что сорвалась с крыши, разбивается о твое плечо, так и не долетев до земли. Как это страшно завтра посмотреть на мир и понять, что он совершенно не изменился, а ты сам стал иным. И как дороги становятся те немногие, кто смог понять твое горе и попытался хоть чем-то тебе помочь.

***

Восьмой этаж. Лифт распахнулся в улыбке. Привычный поворот, короткий, как всегда один, звонок. Щелканье замков… Сердце заторопилось, словно кто-то где-то надавил педаль газа до упора… Что там за дверью? Горе, ненависть, или и то и другое?
- Здравствуйте… - Одного взгляда Игнату хватило, чтобы понять. Сердце сжалось до размеров грецкого ореха. Дашина мать изменилась. Горе прошлось по ее лицу табуном диких лошадей и его следы – везде. В каждой морщинке, в каждом поседевшем за ночь волосе, а в глазах…
- Здравствуй, Игнат – тихо, отрешенно, словно и не человеческий это голос. – Заходи. Тот же коридор, тот же коврик у порога, тот же деревянный истукан, приспособленный под подставку для телефона…
- Хорошо, что зашел. Раздевайся. – Мария Павловна медленно уплыла в кухню. Слов не было. Игнат хотел что-то сказать, но слова задохнулись в горе и печали. Кроме горя и печали в квартире больше не было ничего. Даже стен. Даже Игната. Игнат вытащил из кармана куртки бутылку и вошел на кухню.
Пустой кухонный стол. На столе – фотография Даши. Прислонившись к стене, она улыбалась матери, воздуху, жизни. Игнат поставил бутылку на стол и сел. Мария Павловна оторвалась от фотографии дочери, посмотрела на бутылку, на Игната…
- Здесь ей четырнадцать, - сказала она бесплотным голосом. – Рюмку дать?
- Давайте две, - Игнат никак не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. – Одному нельзя.
- Думаешь, полегчает?
- Не знаю. Наконец ему удалось оторвать глаза от стола. – Мне немного помогло…
- Что ж… - Мария Павловна достала рюмки. Пока Игнат раскрывал бутылку, она порезала несколько соленых огурцов, немного сала. Положила на край тарелки ложку горчицы и опустилась на стул.
- Хватит? Из меня пьяница, сам знаешь, какой?..
- Хватит. – Игнат грустно улыбнулся. – Давайте выпьем.
Выпили. Помолчали. Стен вокруг Марии Павловны все еще не было. Тогда Игнат налил еще. Снова выпили. Мария Павловна поморщилась, «Полегчает, – подумал Игнат – Должно полегчать».
- Вы огурчиком, - посоветовал он.
Глаза оживали. Бледность серыми каплями с лица, с мыслей. Отцепившийся вагон снова в связке, железные колеса снова по рельсам. И только на стыках – искрами – мысли, воспоминания, боль… И так уже будет всегда…
- Я вот сижу и думаю, почему? – голос Дашиной матери понемногу оттаивал, обретая человечность.
Игнат уставился на Дашину фотографию. А что сказать? Что он может сказать? Вместо слов он наполнил рюмки.
- Она ведь тебе письмо оставила, - грустно сказала Мария Павловна. – Тебе и мне. Сейчас принесу. Выпью только…
Выпили, закусили. Помолчали. Игнат достал сигареты.
- Можно? – извиняясь, спросил он.
- Кури. – Мария Павловна поднялась. – Я сейчас. Принесу.
Игнат закурил. Тонкая струйка дыма неумолимо побежала вверх. Ровная у сигареты, она извивалась, рассеивалась, превращалась в волнующийся туман где-то далеко – через миллион километров – под потолком. «Вот так и люди, - невольно подумал Игнат. – растут, растут, вверх и вверх. А только начинают понимать смысл слова «жизнь», только сбросят все романтические и идеалистические вуали с этой вечно меняющейся физиономии – тут и ветры. Гнет, ломает… да и живешь, пока сигарета дымится…
- А я сегодня сидела, фотографии ее детские пересматривала, - Мария Павловна появилась в дверном проеме. – И нашла. Держи.
Чистый конверт. На конверте два котенка – один рыжий. Другой – черный. Игнат перевернул конверт и на обратной стороне нашел свое имя, заключенное в красное сердце. Защемило и не только в груди, но даже в коленях. Хотелось разорвать конверт и прочесть, что она написала… однако Игнат сдержал импульс и положил письмо на край стола. Не сейчас. Чтоб сделать хоть что-то, он разлил остатки водки в рюмки.
- Она что-нибудь… объяснила? – слова с трудом, словно идешь под водой на стометровой глубине.
- Ничего. – Мария Павловна протянула Игнату листок бумаги. – Я потому и думаю почему?.. вчера думала с ума сойду… Давай выпьем.
Выпили. Игнат скривился. Не водка – расплавленный свинец. Ну да черт с ним. Пробежал глазами письмо. Ничего. Пробежал еще раз – пустота. Лаконичное признание в любви к матери, просьба никого не винить, простить нерадивую дочь и все. Откуда-то из глубины поднялся снежный ком и застрял в горле. Глаза промокли под дождем. Игнат почувствовал, как по щеке потекла слеза. Он стер её рукавом.
- Это ничего, - участливо сказала Мария Павловна. – Это нормально.
Игнат посмотрел на конверт на столе и где-то внутри зазвенел серебряный колокольчик надежды, что там, внутри, он найдет ответ на этот неотвязный вопрос…
- Я пойду… - ком не опускался, слезы приходилось сдерживать почти руками. – Поздно уже. А утром приду… Можно?
- Приходи, - кивнула Мария Павловна. – За Дашей нам на восемь, потом… ну, сам понимаешь… Ты сможешь с Витей соседом завтра на кладбище съездить? Там… яму подравнять и … - голос ее снова дрогнул, но она справилась с собой.
- Безусловно. – Игнат прикрыл ладонью ее руку. Обязательно. К половине восьмого?
- Да. Он будет тебя ждать.
Игнат поднялся, взял конверт и вышел в коридор, Мария Павловна тоже вышла, и облокотилась о входную дверь. Одеваясь, Игнат старался на нее не смотреть.
- Все–таки хорошо, что ты зашел, - тихо сказала она. – Действительно стало легче. Буду знать.
Игнат ушел со странным ощущением, что он что-то сделал не так…

***

Ключ в замок, два оборота – и вот он, мир привычных понятий и запахов. Каждый дом пахнет по особенному, но все новые запахи невольно сравниваешь со своим, домашним, знакомым с детства. Игнат закрыл дверь, прислонился для верности к откосу и – скорее – куртку долой. В кармане – домна, льется сталь и красное сердечко с вписанным именем клеймом на грудь, спину, сердце…

В коридоре у зеркала – мать. Расчесывается. Влажные волосы послушно и тяжело текут по серому махровому халату. Отражение послушно повторяет все ее движения, но глаза – сами по себе. Внимательно смотрят на сына.
- Что это с тобой? – обычный тон, знакомый с детства голос.
- Пьян, - просто ответил Игнат и опустился на пол, чтоб снять ботинки.
- Да ты не просто пьян, - негодующе всплеснула руками мать и, наконец, развернулась к нему лицом. – Ты ж в стельку! – и куда-то в комнату, за миллион километров – Сереж, Игнат опять!
И очень далеко, с крайнего севера, из другого измерения – еще один знакомый с детства, всегда задумчивый:
- Что опять, Вика?
- Как что? – мать уже начала входить в раж. – Пьян, как свинья. Ботинки сидя снимает.
Тишина пуховым одеялом. Мать – руки на груди, в правой расческа, в глазах – тревога, возмущение, что-то еще…
- Оставь его в покое, - опять откуда-то издалека, с севера, все еще не желая возвращаться из иного измерения. – Он уже взрослый человек. Ты не дрался ни с кем? – Это уже к Игнату. Голос – участие, понимание, любовь…
- Только с самим собой и окружающим миром – Игнат состряпал саркастическую ухмылку. – А потом с зеленым змием.
- Ты скоро с зеленым человеком драться будешь, - бросила мать, и Игнат почувствовал как по голове, плечам потекла ледяная вода.
Он, наконец, справился с ботинками, поднялся, подошел к матери и взял ее за плечи.
- Мама Даша умерла. Вчера. Вечером. С балкона, - тихо и неумолимо слова снежинками полетели вниз, в непроницаемую тьму. В чужое создание.
- Что?.. – мать выронила расческу и прикрыла рукой рот. В глазах ужас, печаль, страх, что-то еще. - … - Умерла?.. Сергей!..
- Даша умерла? – отец стремительно возвращался в реальный мир. Несколько торопливых негромких шагов – и вот он, уже рядом с матерью. – Что ты говоришь?
Игнат тяжело вздохнул и на выходе понял, что выдохнул самого себя. Ноги сломались в коленях, он невольно осел на пол и прислонился к стене.
- Даша умерла, - повторил он отрешенно. – Выпрыгнула с балкона. Вчера вечером. Даши больше нет…
Отец в оцепенении. Мать в ужасе, но оба – недвижные, замершие, замершие. Он посмотрел на них снизу вверх, и ему стало страшно. Где-то он читал, что эмоции и мысли все-таки можно передавать телепатическим путем, если задать им большую интенсивность. То ли ему передалось состояние родителей, то ли нервы под конец этого невероятного и долгого дня все-таки начали сдавать, но страх обрел телесные формы, придавил к стене. Даже письмо Игнат читать уже боялся.

Где-то далеко-далеко в глубине залы мерно тикали часы, и они в этот момент были единственным живым существом. Игнат уставился на расческу, валявшуюся возле маминых ног, и искал слова. Нужно было что-то говорить. Нужно было разбить тишину и выгнать вон страх. Нужно было что-то делать…
- У нас есть водка? – Игнат посмотрел в упор на отца.
- Куда тебе еще… - начала, было, мать, но отец взял ее за локоть.
- Приготовь что-нибудь. Я скоро.
Куртка поверх майки, сапоги на босую ногу, отец присел возле сына. Игнат беспомощно смотрел на расческу и не мог оторвать от нее глаз. Да и какая разница на что смотреть?
- Ты принес страшную новость, - тихо и грустно сказал отец. – Я могу понять каково тебе сейчас. Даша была достойной тебе парой. И мне всегда казалось, что вы любите друг друга…
Отец хотел сказать что-то еще, но промолчал. Игнат спрятал лицо. Он не хотел, чтобы отец видел его слезы. Но он увидел. Твердая и тяжелая рука легла Игнату на плечо.
- Ты плачешь, - крепкие пальцы легонько сжались в жесте сочувствия. – Ты правильно делаешь, ты настоящий мужчина.

***

Игнат сел за стол и осмотрелся, словно попал в свою комнату впервые. Настольная лампа с непроницаемым абажуром освещала только стол и то, что на нем лежало. Все остальное – шифоньер, диван, магнитофон, книжные полки – кусочки разноцветного стекла, капли гуаши, акварели. Все было привычно. Все на своих местах, но все было не так. Словно кто-то чуть тронул калейдоскоп, и несколько незначительных стекляшек сдвинулось… Но все это не важно. Это все потом. Сейчас мир сжался до размеров стола. Если бы Игнат умел читать в темноте, – то он был бы размером с письмо. Медленно, осторожно он вскрыл конверт. Тетрадный листок, сложенный пополам и на нем десять строк. Десять ничего не объясняющих строк…
«Привет!..
Банально, конечно, но ничего умнее я придумать не смогла. Я ухожу. Мне все надоело. Хочется чего-то нового, большего… Если ты сейчас читаешь это письмо, – значит я уже далеко. Значит, я победила жизнь, судьбу, себя. Прости меня, ты ни в чем не виноват, это всё я и мои причуды… Я всегда тебя любила. Люблю, и буду любить. Мы встретимся. Там. Хотела написать много, но не знаю, что и с чего начать. Не вини себя. Видно так должно было быть. Прости. Люблю. Целую.
Твоя Даша.
P.S. Жду»

Игнат тупо перечитывал письмо еще и еще раз. Хотела написать много, но не знает с чего начать. – Игната трясло, как в лихорадке. – Бог ты мой! Словно к бабушке на лето уехала!.. И снова больно внутри, в глазах. И снова слезы улитками по щекам, через колючую проволоку щетины, через воспоминания. Тупо уставившись на приколотый к абажуру комсомольский значок, как и Дашина мать, он задавал себе тот же вопрос. Вагон трясло. Калейдоскоп крутился и стекляшки слаживались в причудливые образы, тут же рассыпались и слаживались в новые. Руками за стол, нервы в тугой узел и вот так – в пучину собственных эмоций, в хаос собственных мыслей. Тайная надежда, что в письме она что-то объяснит, рассыпалась словно стакан, выпущенный барменшей… И потянула за собой все.

И вдруг – как из другого мира – голос отца:
- Игнат, ты как? – Игнат невольно обернулся. Вот он, в дверном проеме. Такой же, как был. И дверь та же самая и шифоньер на месте… Все было прежним. Все, кроме Игната.
- Сносно, - сиплый сухой голос. Ветер в пустыне. Он даже вздрогнул от неожиданности. Отец зашел в комнату, осмотрелся и увидел на столе письмо.
- От нее?
Игнат кивнул.
- Пойдем, - отец положил руку ему на плечо. – Я там принес… Пойдем.

***

Игнат открыл глаза. Ночная тьма и, как приоткрытая дверь – слабое зеленоватое свечение электронных часов. Начало четвертого. Что-то его разбудило. Дурной сон? Не. В голове «прохладно и пусто», как сказал Бутусов в какой-то своей песне. От сна осталось бы хоть что-то. Две бесконечных минуты – каждая по бесконечности – Игнат прислушивался. Тишина. Все спали. Никто не ругался, не ронял посуду, не стучал кулаками. Что-то не так. Игнат перевернулся на бок и осмотрел комнату. Никого, но что-то было не так. Неуловимая, как последний луч заходящего солнца, вертелась в голове какая-то мысль. Далеко, не достать. Сон рассыпался карточным домиком. «Нервы», подумал Игнат и потянулся за сигаретами. На тумбочке их не было. Оставил на столе. Медленно, словно во сне, поднялся и пошел на поиск. Наконец, руки коснулись стола. Вот он, такой знакомый, холодный, реальный. Рядом стул. Игнат сел, достал сигарету, сверкнул зажигалкой, и в полутьме повисла оранжевая точка. Захотелось включить свет, но едва рука нашла выключатель, – на плечо опустилось что-то холодное. Сердце – странная вещь. Оно может путешествовать по всему телу, может выключаться, может болеть… Трясущейся рукой Игнат схватил кусок льда, неизвестно откуда упавший ему на плечо, но это была чья-то рука. Мягкая, но холодная.
- Мама? – Игнату пришлось собрать всю свою волю, чтобы голос не дрогнул.. – Это ты?
Тишина. Обернуться страшно. И вот та мысль, что висела где-то в недоступной выси – молнией в голову.
- Даша?
- Да, Игнат. – Тихий отрешенный голос. Ее голос. – Не включай!
В голове – стая перепуганных птиц. Перья, пух. Задавленные, перепуганные – вниз. Капли холодного пота на лбу, ладонях. Сигарета выпала из рук, но это послужило сигналом к оттаиванию. Игнат поднял сигарету и обернулся. Распущенные волосы волнистым водопадом по полупрозрачной – до колен – ночной рубашке, глаза, улыбка, голос – это была она, но… почему-то вспомнились мамины слова о зеленых человечках. «Допророчилась» – невольно подумал Игнат.
- Не спится? – Даша улыбнулась, обошла вокруг, села на край стола, достала сигарету.
Игнат щелкнул зажигалкой, она прикурила и тут же накрыла пламя рукой. Но за ту короткую секунду, пока горел огонь, Игнат увидел неестественную бледность лица и глаза – остановившиеся, знающие, видевшие большее… В комнате заметно похолодало. Игнат поежился. Но страха не было. Голова устала соображать и просто отключилась. Был факт. Невероятный, но факт. Вот она, любимая, ушедшая и вернувшаяся...
- Удивлен? – не голос – шелест ветра в осенних листьях.
- Да. – Игнат пытался что-то осмыслить, но слова находились сами по себе. – Значит, все ложь?
- Что? Балкон?
- Балкон. – Игнат сбил пепел прямо на пол. Все равно.
- Это правда. – Даша сказала это просто, даже слишком просто. – Я ушла.
Игнат уставился на огонек сигареты.
- А сейчас ты здесь, - тупо выдавил он – Ты сон?
- Почти. – Даша улыбнулась. – Ты хотел, чтобы я пришла. Сегодня я смогла это сделать. Завтра уже нет. Завтра я уйду.
- Зачем ты это сделала? – Игнат впился в милое, но уже такое чужое лицо. Даша пожала плечами.
- Я всегда увлекалась потусторонним, - тонкая струйка дыма в потолок. Такой знакомый жест… - Я всегда верила, что смерти нет. Я не ошиблась.
Игнат похолодел. Чем дольше и внимательнее он всматривался в Дашино лицо, тем больше уверялся, что это не она. Уже не она.
- Ты нашла, что хотела? – спросил он дрожащим голосом. – Ты добилась своего?
- Не совсем, - она рассматривала узоры на ковре. – Мне нужно было внимательнее читать книги и умереть от голода. Тогда было бы лучше.
- Ты страдаешь? – Игнат взял ее за руку.
- Еще нет, но скоро буду. – Даша освободила руку и погладила Игната по щеке. – Давно ты не брился… мне там будет очень одиноко. Мне… сказали, что если вдвоем, то намного легче. И быстрее.
Игнат откинулся на спинку стула.
- Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?
- Ты мне нужен, Игнат, - слова – металл. Без возражений. Без протестов. Просьба на грани приказа. – Я не могу без тебя.
- Ты что, умрешь? – не удержался Игнат.
- Хуже, - Даша грустно вздохнула. – Я сломаюсь. И мы уже никогда не встретимся. А ведь я тебя люблю, Игнат.
Игнат потушил окурок. «В принципе это просто, - подумал он. – Залез повыше, шагнул. И…»
- Это не больно. – Даша нарисовала пальцем на плече у Игната какой-то знак… А может просто – чувство?.. – Это даже интересно. Главное – не бояться и верить.
В глубине души Игнат знал, что ей, в конце концов, ответит, но медлил, боялся, что Даша в тот же миг исчезнет. Но она ждала.
- Сегодняшний день перевернул меня вверх дном, - теперь ветер шелестел в его сухих листьях. – Жизнь – странная вещь. Часто она заставляет себя любить странными и парадоксальными методами. Ты ушла из жизни. Твоя мать никогда не оправится от этого удара. Она тебя очень любила. Я был у нее днем. Она поседела, Даша… Ты сделала очень больно многим, любящим тебя людям. Я переживаю эту боль вместе с твоей матерью. Я тоже тебя любил… и мне страшно даже подумать о том, что я сознательно сделаю так же больно тем, кто любит меня… Ты всех предала.
- Ты много не знаешь, - Даша снисходительно улыбнулась и потушила окурок.
У Игната снова кольнуло в груди. Проклятая память. Проклятая способность к воспоминаниям…
- Расскажи мне, - он нежно взял ее за руку. Когда-то теплая. Теперь – лед, мягкий лед. – Расскажи мне хоть что-нибудь.
- Там, - Даша кивнула куда-то в сторону – все совершенно иначе. Там нет ни одного привычного для тебя понятия. Там жизнь. Настоящая жизнь.
- А здесь? – Игнат потянулся за сигаретой.
- Здесь сон. Сны. И люди заблудились в снах, ушли от настоящей жизни. Придумали себе свой мир и цепляются за него до последнего. А когда приходит срок покидать этот дрожащий, как мираж в пустыне, мирок – они переходят в настоящий мир, просыпаются и видят, что все то, что они с собой принесли – пустой бесполезный хлам. Родители, родные, друзья, дом – все это ценно только тут. Там им приходится перестраиваться, переосмысливаться и это очень долго и больно. Мне легче. Во мне эти корни были только на поверхности, и я легко рассталась с прошлым. Единственное чувство, которое все переносят неизменным – это любовь к своему единственному, единственной… Там без этого нельзя. Поэтому я и хочу, чтобы ты пошел со мной. Мы будем вместе, и нам будет легко. А люди – настанет время, и они все поймут.
- А родители, родные? – Игнат слушал и смотрел на Дашу, ощущая, как слова крепнут, растут.
- Они тоже. – Даша пожала плечами. – Смерти нет. Она есть только тут.
Она пересела со стола Игнату на колени и обняла за шею. В глазах – призыв, обещание… Игнат нежно прижался к ее груди и тихо сказал:
- Прости. Я слишком человек, чтобы сбрасывать со счетов все человеческое. Я тоже заблудился во снах. Ты уже смеешься над нашими миражами, но я живу ими. Живу в них. Я не пойду с тобой. По крайней мере, сейчас.
- Потом может быть поздно. – Даша печально вздохнула и поднялась. – Я буду страдать.
- Мы тоже, - в тон ей ответил Игнат.
Легким неслышным шагом она подошла к окну. За окном – ночь, звезды, сны…
- У меня есть еще несколько часов, - тихо сказала она. – Может быть, мы… как раньше… Обними меня, я соскучилась.
Игнат поднялся и подошел к окну. Звезды улыбались и помигивали всем не спящим. Он хотел спросить, есть ли там звезды, но передумал. Когда-нибудь узнает сам.
- Нет, - сказал он, не оборачиваясь. – Ты уже изменилась. Даша, которую я любил, умерла. Я слишком тебя любил, чтобы пренебречь этим фактом.
- Что ж, - Даша вздохнула. – Значит. Прощай?
- Прощай. Может и встретимся.
- Может быть…
Не спеша, не оглянувшись, не простившись, Даша прошла сквозь стену и улетела вверх бледным светящимся пятном. Игнат наблюдал ее полет, пока она не скрылась из поля зрения. С удивлением он осознал, что совершенно спокоен. Все терзания, все боли утихли, словно Даша забрала их с собой. Внутри была по-прежнему пустота. Но пустота покоя. Для каких-то эмоций просто не осталось места. Само понимание места и реальности вообще смазалось, стерлось. В первый раз завеса над словом «вечность» для него приоткрылась. Смерти нет. Что ж, это даже забавно. Медленно он добрел до кровати и улегся. Завтра будет тяжелый день. Сейчас нужно спать. Он пощупал одеяло, подушку и внутри шевельнулось что-то теплое. Они так реальны… Пусть сон, пусть мираж, но, в конце концов, он тоже был не более чем мираж. Пусть все идет своим чередом. Он уснул с улыбкой. Он сам не помнил, когда в последний раз засыпал с улыбкой. Наконец-то калейдоскоп оставили в покое…




Декабрь 2000 г.