***
Катька сидела на вершине одного из неровных склонов, спускающихся к железнодорожной насыпи – в нескольких метрах от станции, и терпеливо ждала, опёршись спиной о ствол небольшого, одиноко стоящего деревца, непонятно как оказавшегося здесь и сумевшего выжить в бедной каменистой почве и едком запахе креозота.
***
Это место Катька облюбовала давно, оно почему-то казалось ей защищённым и очень уютным. Здесь не было задиристых сверстниц и пьяных соседей, бесконечных разговоров про безденежье и долги, причитаний мамы за закрытыми дверями кухни и виноватого взгляда отца.
Здесь была безмятежность и свобода, и не так остро ощущалось одиночество, но самое главное – здесь были поезда. Катька любила наблюдать за этими железными громадами и могла смотреть на них бесконечно долго.
Многие были ей хорошо знакомы, считали Катюху «своей», при встрече обязательно приветственно сигналили и интересовались, что же произошло на станции, пока они были в пути. Катька понимала, что спрашивают они так, для проформы, больше из вежливости и из желания выразить своё расположение, а потому чаще всего кивала, махнув рукой – мол, всё в порядке, не переживайте, никаких происшествий не было! – и дружелюбно улыбалась своим – таким необычным – приятелям.
Какие же они были разные!
Самые многочисленные и шумные – конечно же, электрички. Они носились туда-сюда и галдели без остановки, возмущаясь то обилием пассажиров, то их отсутствием, ворча на дачников с граблями и лопатами, ругаясь на оголтелую ребятню, оставляющую после себя фантики и липкие жвачки… Эту цыганскую братию Катька знала и по именам, и по расписанию. Электрички же, увидев старую знакомую, подмигивали и издавали короткий гудок: «Привет, Катюха! Поехали с нами!» И Катька частенько вприпрыжку сбегала к рельсам, вскакивала на подножку, ныряла в распахнутые двери и ехала пару станций. Летом – высунувшись в окно и подставляя разгорячённое лицо свежему ветру, зимой – проделав дыханием окошко в замёрзшем стекле, заворожённо наблюдая за пробегающими деревьями, столбами, зданиями, поездами…
…Самые серьёзные – тяжеловесы-товарняки. Этим не до разговоров – надрывно пыхтят и тащат грузы, а в минуты остановок мгновенно засыпают, восстанавливая в коротких промежутках времени растраченные силы.
Были ещё хмурые хозяйственные и молчаливые почтовые. Изредка проплывали важные коротыши, перевозящие железнодорожное начальство, но на них Катька внимания не обращала – скучные.
Самые интересные – пассажирские, дальнего следования. Шумные, как и электрички, но совершенно другие, «домашние» – с ситцевыми занавесками, запахом колбасы и жареных семечек, с бабульками, вяжущими бесконечные носки и километровые шарфы, с небритыми хмельными мужиками и молодыми лихачами, высовывающимися из окон прямо по пояс…
А сколько потрясающих историй привозили «дальники» с собой! Катька узнавала про города и сёла, про предательство и дружбу, про происшествия и важные события – как будто одну за одной читала захватывающие книги.
Катьку настолько увлекли поезда, что она стала выискивать любую информацию, так или иначе связанную с ними, в библиотечных газетах, журналах, энциклопедиях и справочниках. Но больше всего она любила, когда к ним в гости заходил старинный отцовский приятель, Петрович – бывший машинист.
Этот одинокий мужик, неуклюжий и добродушный, бывал у них редко, но для Катьки такие дни были настоящими праздниками. Он чем-то напоминал ей сказочного Деда Мороза – только сбрившего бороду и переодетого в обычную одежду.
Петрович всегда особым образом звонил в дверь, тремя звонками: один длинный –
один короткий – один длинный. Говорил, что на железной дороге это называется «сигнал бдительности», его подают машинисты, приближаясь к светофору с запрещающим показанием при наличии разрешения на его проследование. И смеялся: мол, у вас так же – вроде и разрешение на посещение имеется, но дверь почему-то каждый раз закрыта. По мнению Петровича, она должна была открываться ещё тогда, когда он кряхтел, кашлял и бухал сапогами на первом этаже.
С его приходом квартира сразу же наполнялась шумом и смехом, головокружительным запахом вкусностей, которые он всегда почему-то приносил в мятых кульках. Все крутились на кухне, толкались, галдели, ставили чай, роняли ложки, смеялись, а потом, наконец-то устраивались за столом, где начинались долгие и тёплые разговоры про молодость и студенчество, про замечательную долгую дружбу родителей с Петровичем и его семьёй.
Но сколько Катька помнила Петровича – он был один. Что случилось с семьёй, она не знала. А когда однажды задала вопрос родителям, то натолкнулась на такой колючий взгляд, что поняла: спрашивать больше никогда не станет.
…В эти волшебные вечера Катька всегда подсаживалась к гостю и выжидала, когда в разговоре взрослых появится пауза, чтобы спросить: «Дядь Саш, расскажи про дорогу, а?» Петрович смешно щурился, ерошил Катькину чёлку и обязательно рассказывал новую интересную байку из своей покрытой сединой железнодорожной жизни.
Последний раз Петрович приходил около месяца назад – тогда, войдя в дверь, он вдруг неожиданно одной рукой вытащил из-за пазухи кулёк конфет, а другой – миниатюрную коллекционную модель поезда и, высоко подняв подарки в руке, загудел: «Катюха! Ты видела добытчика?!! Ты только посмотри, какие конфеты я умудрился разыскать!!! Тут же язык от одного вида проглотить можно!!!» На сладости Катька и не взглянула – увидев потрясающую мини-копию железнодорожного состава, захлебнулась от восторга, взвизгнула, бросилась на шею Петровичу, а через секунду, под обескураженный хохот отца с приятелем, оставшимся с кульком конфет в руке, унеслась в комнату — разглядывать бесценное сокровище.
С того самого вечера Катька жутко захотела собрать настоящую коллекцию – но таких поездов в магазинах не было, а если бы и были, то в семейном списке необходимых покупок им не нашлось бы места.
***
На следующий день Катька пришла на вокзал около 11 и вдруг увидела этого –новенького, никогда раньше не проезжавшего здесь. Он стоял на аварийном ремонте – в пути произошёл разрыв автосцепки – и казалось, ждал её. Катька робко подошла к составу и легонько дотронулась до него.
…Когда путейцы устранили все неисправности, Катька уже точно знала, что теперь этот поезд никогда она не спутает ни с каким другим.
Проходил он раз в неделю, по субботам, ровно в 10 часов. Подъезжая к станции, он замедлял ход, почти останавливался – чтобы подольше поговорить с Катькой, рассказать ей новые истории из своих путешествий. Теперь девочка спускалась со склона прямо к рельсам, и долго шла рядом с составом. В эти минуты её сердце наполнялось каким-то незнакомым восторженным ликованием и ощущением нереальности происходящего. И в то же время это было так естественно – просто шагать с ним рядом под стук колёс, совпадавший с ударами её сердца, просто шагать с ним рядом, ощущая его тепло.
Только расставаться с поездом Катьке с каждым разом становилось всё труднее. Её привычное, но вдруг исчезавшее на время встреч состояние одиночества, резко и больно возвращалось, когда поезд, шепнув: «Не грусти!», начинал ускорять ход. Катька кивала– «Не буду!», и, проводив его взглядом, медленно брела домой, чтобы через неделю вновь встретиться с ним.
Теперь все Катькины дни были наполнены ожиданием, ожиданием субботы, когда она с раннего утра убегала на станцию и бродила по склону. И чем ближе стрелка часов подбиралась к десяти, тем чаще колотилось её сердце.
– Привет!! – увидев долгожданный состав, ликовала Катька, светясь изнутри волнами счастья. – Привет!! Как ты? Я скучала!!! У меня куча новостей для тебя!!!
И поезд радостно сигналил ей, и, замедляя ход, внимательно слушал её, и отвечал на вопросы, и, по-особенному уютно стуча по рельсам, рассказывал о том, что видел….
***
– …Вот он – наконец-то!!! – шумно выдохнула Катька, увидев родной состав издалека, вскочила и изо всех сил замахала рукой. Поезд приветственно – как и всегда – просигналил: «Доброе утро!», но Катьку непонятно почему вдруг захлестнула острая тревога, моментально отозвавшаяся болью где-то под ложечкой. Сложив ладони над глазами козырьком, она пыталась разглядеть далёкий ещё поезд в ярких лучах солнца. На помощь ей пришло одинокое облако, скрывшее на несколько секунд слепящее светило. Катька застыла на месте. Её поезд был… не её поездом. Мерный стук колёс был уже хорошо различим, но сегодня он не бился в унисон с Катькиным сердцем.
«Привет!» — охрипшим внезапно голосом крикнула Катька – «Я так соскучилась! Как ты? Как твои дела?» Но поезд – её самый замечательный поезд на свете – не замедлил хода. «Всё хорошо, рад тебе!» – кратко ответил он и, просигналив: «До встречи! Не грусти!», уменьшающейся точкой скрылся за горизонтом.
Катьке вдруг стало мало воздуха, она села на землю, обхватила руками острые коленки и уткнулась в них лбом. Гулкие и неровные удары сердца отзывались в горле, в ушах, во всём теле. Этот стук не давал сосредоточиться, мешал понять, что же произошло…
***
…Поезд продолжал приходить по субботам, но теперь каждый раз встречи становились всё короче и всё тревожней. Катька, как всегда, приходила заранее и, вытянувшись струной, терпеливо ждала, а когда он, наконец, появлялся – уже не махала рукой и ни о чём не спрашивала. Смотрела молча, пристально, не мигая, стараясь запомнить каждую чёрточку, каждую деталь проходящего состава.
В эту субботу Катька вышла из дома позже обычного – всё валилось из рук. Всю неделю место привычной тревоги занимал липкий страх. Катька боялась идти на станцию: прошлый раз ровно в 10 часов её поезд пронёсся мимо так быстро, что она не успела зацепиться взглядом ни за одну из выученных царапин.
…Минутная стрелка станционного циферблата дрогнула и встала вертикально. Железнодорожное полотно словно вымерло – ни шороха, ни звука, только на запасном пути крепко спал утомившийся в дальней дороге товарняк. Катька, сжав кулаки, ждала. Она смотрела вдаль – туда, откуда должен был появиться долгожданный поезд – то и дело переводя взгляд на треснутый экран своих стареньких электронных часов: 10:02, 10:03, 10:05. Состав не появлялся.
Долго, до боли в глазах, она вглядывалась в точку, где рельсы сливаются с небом. Поезда не было. Не пришёл он и на следующей неделе. А Катька – осунувшаяся и повзрослевшая – упорно ходила на железную дорогу каждую субботу.
***
…Наступил декабрь. Такого промозглого и сырого начала зимы не было давно: каждый день шёл мокрый снег с дождём, который, коснувшись земли, тут же таял, обнажая её неприглядную поверхность. Весь мир вокруг превратился в мутную чёрно-белую фотографию. Порывистый ледяной ветер не давал прохожим хоть немного оживить эту мрачную картину яркими пятнами зонтов. Съёжившиеся фигуры в намокших, и от этого потерявших первоначальный цвет куртках и пальто, торопливо семенили от здания к зданию, спеша оставить в одиночестве неприветливые улицы городка.
Катька, не обращая никакого внимания на мерзкую погоду, изо всех сил неслась на встречу: сегодня ей приснилось, что поезд пришёл. Сон был таким ярким и осязаемым, что сомнений не было: он обязательно придёт, он всё расскажет, и всё вернётся на свои места. Девочке казалось, что она уже слышит стук его колёс, и мир — молчаливый, тусклый и холодный — вдруг вновь наполнился яркими красками Катькиного счастья.
***
В дверь громко и настойчиво забарабанили. Дверь открыл отец, следом из кухни, почуяв неладное, выбежала мать.
– Ваша?! – рявкнула с порога грузная тётка в оранжевом жилете, хмуро уставившись на отца рыбьими, навыкат, глазами. Она стояла, тяжело дыша, одной рукой опёршись о выщербленный косяк входной двери, а другой держа за рукав пальто съёжившуюся, похожую на воробья, промокшую насквозь Катьку.
Отец, громко сглотнув, кивнул.
– Забирайте свою психическую! – отдыхиваясь, громыхала на весь подъезд тётка, – И к врачу сводите! Ишь чего устроила! Сначала полдня торчала на насыпи, как вкопанная, а потом гляжу – уселась на самом пути, между рельс, зараза, и воет – ровно волчица! Народ весь поперепугала воплями своими! И не подпускает ведь никого – камнями швыряется! Полоумная! Всю станцию на уши подняла! Еле успела утащить – а то б в участке сейчас загорала, лиходейка!
Тётка, тяжело выдохнув, глянула на замерших родителей, потом – на Катьку, и вдруг приглушённо пробасила — Вы чего? Случилось чего?
Катьку било крупной дрожью. Она смотрела опухшими красными глазами куда-то сквозь отца, и шевелила губами, бормоча что-то невнятное. Потом она уткнулась лицом в тёткино плечо и стала медленно и неуклюже оседать.
-Аня, скорую, – выдохнул отец, хватая Катьку под мышки.
***
Катька открыла глаза. Несколько дней высокой температуры, когда она то бодрствовала в болезненном полубреду, то снова проваливалась в сон, почти не оставили следа в её памяти. Ей казалось – она просто долго и крепко спала. Из кухни доносилось какое-то пиликанье.
— Мам! Пап! – никто не откликнулся.
Вдруг пиликанье прекратилось, и радостный женский голос произнёс:
— Добрый день, дорогие радиослушатели! Сегодня 20 декабря – Абросимов день, который подводит символическую черту под народными праздниками уходящего года. «Амвросий праздники отбросил», — говаривали наши предки…
– Двадцатое декабря? – Катька с трудом пыталась вспомнить, какого числа она последний раз была на вокзале – десятого? одиннадцатого? Сколько же она провалялась? Двадцатое декабря… Новый год на носу. В голове сразу пронеслась череда картинок: предпраздничная суета на улицах, хлопья снега, волнующий запах ёлки, подарки…
Точнее, подарок: его на Новый год Катька получала только от соцзащиты – кулёк с карамельками и шоколадкой. А ещё там был ароматный яркий апельсин, который она никогда не съедала сразу, как все дети, а приносила домой и ещё несколько дней вдыхала этот терпкий цитрусовый запах, казавшийся ей каким-то нереальным и сказочным.
Подарков от Деда Мороза Катька не получала никогда. Она, конечно, мечтала о них, но на самом деле не верила в то, что ожидания сбудутся: слишком уж спартанским и прозаичным было её детство.
-…Ведь чудеса случаются только с теми, кто в них верит! – продолжала щебетать радиоведущая.
Вдруг Катьку словно подбросило на кровати. А может подарков от Деда Мороза она не получала просто потому, что не верила и не писала ему?
А что, если чудеса и вправду случаются? Что, если взять – вот прямо сейчас – и написать ему письмо?! Ну да, наверное, это смешно – в 13 лет в одночасье поверить в чудо, ну а вдруг? У Катьки от волнения взмокли ладони и задрожали пальцы. Она наклонилась к столу, стоящему у кровати, открыла дверцу, достала тетрадь, вырвала из середины лист, потом с другой полки вытащила первый попавшийся учебник, схватила из карандашницы ручку… А как писать? «Здравствуй, дорогой Дедушка Мороз»? Катька криво усмехнулась пересохшими, потрескавшимися губами. «Меня зовут Катя, я обещаю учиться на четвёрки и пятёрки, сделай так, чтобы мой поезд вернулся»?
Стало до боли тоскливо. Катька швырнула «набор писателя» на стол и снова легла, отвернувшись к стене. Через минуту она вскочила, схватила листок и ручку, и дрожащей рукой нацарапала на листке одно-единственное слово – «поезд».
Сложив листок пополам, она рванула в зал, где лихорадочно начала рыться в ящиках шкафов в поисках конверта – где, где они могут храниться? Вот они, в нижнем ящичке, аккуратной стопочкой – наконец-то!
Заклеив и подписав конверт (даже те, кто не верит в Деда, знают его адрес), Катька вскочила с места и… остановилась как вкопанная. А как теперь отправить его – письмо? В висках гулко стучало, от слабости дрожали колени. Катька понимала, что до почты ей не дойти. Значит, кого-то нужно просить. Но как? Засмеют ведь – дылда тринадцатилетняя Деду Морозу письма пишет… Катька выглянула в окно – по пустынному двору слонялся, пиная носком ботинка сломанную шайбу, Ванька, соседский мальчишка лет шести. Лучше не придумаешь: Ванька – молчун-одиночка – с ребятишками дружбу не водил, но на неё всегда смотрел как-то по-особому, даже по-взрослому – с теплотой и жалостью. Катьку это всегда злило, но сейчас такое участие мальчишки было ей на руку. К тому же его мать, соседка по площадке тётя Валя, работала на почте, поэтому дорогу туда Ванька знал хорошо.
-Вань! — крикнула Катька, высунувшись в форточку, тут же нырнула обратно и окинула взглядом свой стол: таблетки, микстуры, градусник, кружка с компотом, на тарелке апельсин – откуда? – и пара сушек.
Катькина голова снова исчезла в тесном проёме форточки:
— Апельсин хочешь?
Ванька задрал голову, вытер рукавом нос и с недоверчивым прищуром уставился на Катьку. Она всё поняла, нырнула в комнату, схватила апельсин и высунулась в форточку уже почти по пояс, держа на вытянутой руке ярко-оранжевый фрукт. – Видал? Не вру я! Мне помощь твоя нужна, а я тебе взамен – апельсин.
Ванька молча кивнул и потопал в подъезд.
Когда приехал лифт, Катька уже стояла у раскрытых дверей – растрёпанная, с горящими глазами и неестественным румянцем на щеках. Она кинулась навстречу мальчику, сдёрнула с него шапку, припала губами к его уху и что-то лихорадочно зашептала. Ванька, нахмурившись, внимательно слушал.
Катька, договорив, резко отпрянула и пристально посмотрела ему в глаза. Ванька выдержал взгляд и снова кивнул. Девочка юркнула в квартиру и через мгновение появилась снова, держа в одной руке белый конверт, в другой – обещанную сладость.
— Только никому, слышишь? – никому!!! Прямиком на почту – я тебя очень прошу!
Катька дождалась, когда лифт приедет на первый этаж, и только тогда захлопнула дверь. Коленки дрожали, комната плясала перед глазами, к горлу подкатывала тошнота. Катька, шатаясь, дошла до кровати и провалилась в темноту.
К вечеру ей стало хуже. Сквозь полусон-полубред девочка чувствовала чьи-то холодные руки, ставившие градусник, ледяные прикосновения фонендоскопа, потом запах спирта и резкую мгновенную боль от укола.
Чуть позже, среди приглушённых всхлипов матери и бубнящего голоса отца на кухне – звуков, давно привычных, – Катьке послышался голос соседки Валентины. Внезапно нахлынувшая тревога снова отозвалась неприятными ощущениями под ложечкой. Приподнявшись на локте, попыталась прислушаться, но слов за стеной разобрать было невозможно, и Катька снова провалилась в темноту.
***
Проснулась Катька бодрой и голодной. Вскочила с постели, но не рассчитала свои силы — пошатнулась, в глазах поплыло. Она снова села на кровать, и когда все вещи в комнате встали на свои места, глянула в окно. Двор был завален сугробами, да и сейчас шёл снег – какими-то фантастически-громадными хлопьями он кружил в воздухе и плавно ложился на дорогу. На улице было совсем безлюдно – не было видно ни одного следа на словно выкрашенном белой краской тротуаре.
Какой сегодня день? Какое число? Катька потянулась рукой к полке, достала часы и посмотрела на экран: «1 янв, сб, 09:22». В голове молнией пронеслось – «Первый день нового года. Суббота! Письмо!», сердце бешено заколотилось и снова забухало в ушах и в горле.
Катька выглянула из комнаты в прихожую и прислушалась – тишина. Пробравшись на цыпочках в ванную, собрала волосы в хвост, наспех умылась и почистила зубы, затем вернувшись в комнату, натянула свои единственные джинсы и скатавшийся свитер, и снова вышла в прихожую. Сдёрнув с вешалки пальто, накинула его и, скомкав в руке шапку, повернула замок входной двери.
— Катюш, ты куда?? – раздался за спиной встревоженный голос матери. Катька вздрогнула от неожиданности. Шумно вдохнув, девочка крепко сжала в руке шапку, обернулась и исподлобья глянула на мать:
— Мам, я на улицу. Ненадолго. Подышать. Мне очень надо, мам.
— Да что с тобой происходит, Господи… – мать, прижав ладони ко рту, привычно всхлипнула.
— Аня, не накаляй, – раздался из зала раскатистый голос отца, затем в коридоре появился он сам, – радоваться надо, а не рыдать – вон, температуры нет, на улицу захотела, — значит, на поправку пошла. Да ведь, Катюх? Пусть идёт, свежим воздухом подышит – как раз и аппетит нагуляет. Только недолго, ага, Кать? Давай, чтобы минут через двадцать… — тут отец осёкся и хлопнул себя по лбу. – Катюха!!! А подарок- то!!!
— … Какой подарок? — у Катьки снова сжалось под ложечкой.
— Так Новый год же! – отец начал торопливо листать настенный календарь, висевший тут же, в коридоре.
– Вот! — громко воскликнул он, отлистав целую пачку страниц и открыв последний листок календаря – Тридцать первое декабря… так… Это вчера было! А сегодня первое января же! Эх ты! Продрыхла всё! А Дед Мороз-то не спал!
Отец суетливо снял календарь со стены, потом зачем-то обратно повесил его на гвоздь и повернулся к дочери:
— Вперёд! К ёлке!
Катька на негнущихся ногах зашла в зал – под старой искусственной ёлкой стояла ярко-красная коробка, перевязанная мятой лентой…
— Ну? Чего стоишь? Смелей! – отец неуверенно подтолкнул дочь к подарку.
— Пап, — глухим голосом произнесла Катька, — открой?..
Отец сел на корточки и взял в руки коробку.
— Может всё же сама? – глянул он на дочь.
Катька молча помотала головой.
Отец вздохнул и сдёрнул ленту с подарка. Несколько секунд тишину комнаты нарушало лишь шуршание неподдающейся бумаги. Наконец, раздалось резкое «Крак!», и из разорванной упаковки отец извлёк редкую коллекционную модель – новенький, блестящий пассажирский поезд.
Катька разжала пальцы, державшие шапку, и, ссутулившись, стала непослушными руками стягивать с себя пальто. |