Проза

Ольга недаром беспокоилась о будущем дочери. Что ждет ее умницу, когда кругом такое творится? Ну, поступит она в институт, закончит, а что дальше? Кому теперь нужны толковые инженеры? Везде нужны только толковые торгаши. Но Лена начисто лишена коммерческой жилки, как и сама Ольга.

Программисты, конечно, тоже нужны. Но они зарабатывают такие гроши. Как, впрочем, и остальные бюджетники. Даже Ольге с ее профессорской зарплатой стало трудно сводить концы с концами, а что уж говорить о рядовых гражданах?

Отработав свои пять лет в должности заведующей кафедры, Ольга без сожаления свалила с себя этот груз на надежные плечи Миши Сенечкина, защитившего к тому времени докторскую диссертацию. Да и о чем было жалеть? Хлопот полон рот, ответственность огромная, а платят за заведование копейки. И она с головой погрузилась в учебную и научную работу.

Все бы ничего, но эти материальные проблемы! Они просто брали за горло. Неуклонно лезли в гору цены за коммунальные услуги, цены на одежду и обувь взлетели на заоблачную высоту. Непрерывно дорожали продукты. А оклады вузовских преподавателей стали позорно низкими. Теперь на них даже кандидат наук не смог бы прожить, не говоря уже о преподавателях без степени.

Как и большинство знакомых, Ольга с Леной приветствовали перестройку. Ольге смертельно надоели ханжество и ложь коммунистов. Она помнила, как еще в пионерском возрасте — а она всегда была примерной пионеркой — радовалась, что живет в такой замечательной стране − Советском Союзе. Воспитанная на "Хижине дяди Тома" Оля искренне жалела детей, прозябающих в странах капитала. 

Первые сомнения закрались в ее душу, когда  еще в студенческие годы ей удалось побывать по туристической путевке в Венгрии. Отцу выделили эту путевку по льготной цене, и он отправил дочь поглядеть на мир, совершенно не предвидя, какое смятение внесет в ее душу поездка в одну из беднейших стран социалистического лагеря.

По Олиным представлениям там уже был построен коммунизм. В магазинах свободно торговали товарами, которые на ее Родине можно было достать только из-под полы. На каждом углу стояли лотки с клубникой — и это в августе, когда у них клубника давно отошла. Бананы, виноград размером со сливу, огромные, как шары, персики и еще какие-то невиданные фрукты — никто в группе даже не знал их названия — в изобилии продавались на улицах.

Но окончательно добил Олю книжный магазин. Когда она обозрела его полки, у нее слезы навернулись на глаза. Здесь было все, о чем только могла мечтать душа советского человека, помешанного на книгах.

— Господи, ну почему у нас не могут все это напечатать в достаточном количестве? — думала Оля, хватая с полок все подряд: книги братьев Вайнеров, Голсуорси, Драйзера, Дюма, которые можно было купить только по подписке или великому блату. — Бумаги у нас, что ли мало? Или мозгов у издателей?

Она потратила на книги почти все свои форинты. С трудом дотащив до гостиницы тяжелые пачки, Оля разложила свои сокровища на столе и кровати и стала любоваться ими. Заглядывавшие в номер соотечественники, обозрев ее приобретения, молча крутили пальцем у виска и демонстрировали свои покупки — джинсы, кожаные куртки, замшевые пальто, обувь и прочее барахло. Что не помешало им позже растащить ее книги по номерам "на вечерок". С большим  трудом уже перед отлетом Ольге удалось их собрать.

Однажды в одной из лавочек она увидела роскошное платье из марлевки — именно о таком она давно мечтала. Но оставшихся денег у нее хватало только на обратную дорогу. И потому она лишь вздохнула, покидая ту лавочку.

— Ну почему, почему мы не имеем всего этого?— с горечью думала Оля по дороге домой. — Ведь мы — страна победившего социализма. Мы выиграли войну, значит, мы должны лучше жить, чем побежденная Венгрия. У нас такие природные ресурсы, которые той же Венгрии и не снились. Боже мой, какая у них чистота и красота! Какие города, улицы, парки, велосипедные дорожки! Почему же у нас такая грязь и убожество?          

Она вспомнила, как в Будапеште переходила по зебре широкий проспект. Стоило ей только приблизиться к переходу, как все автомобили по обе стороны зебры остановились, пропуская ее, и не тронулись с места, пока она не ступила на тротуар. А дома? Да она никогда бы не рискнула переходить проезжую часть, не пропустив все машины. Ведь сбили бы, невзирая ни на какую зебру. Может, все дело в воспитании?

— Не забывай, мы их всем снабжаем, — доказывал отец, когда по приезде дочь принялась доставать его своими вопросами. — А иначе они тут же переметнутся на Запад. И снова у наших границ, как в сорок первом, будут враждебные государства. Себе отказываем, лишь бы у них все было. И разве их города в войну так бомбили? Будапешт вообще не трогали.

— Но, папа, после войны уже столько лет прошло. Дрезден тоже весь разбомбили. И Берлин. А теперь они живут, как нам и не снилось. И почему они должны переметнутся к капиталистам, если наш советский строй самый лучший?

— Ты поговори, поговори мне! — свирепел отец. — Хочешь из института вылететь да за решетку загреметь за антисоветчину?

— Но у нас в группе все об этом спорят! Ты бы послушал, что другие люди говорят, — оправдывалась Оля.

— Другие пусть говорят что угодно, а ты помалкивай! Не забывай, кто твой отец! Черт меня дернул эту путевку покупать. Все, больше никаких заграниц! — И рассерженный отец хлопнул дверью. С тех пор Оля эти темы при нем не затрагивала.

Но ведь сравнивать и думать не запретишь. И позже она не раз размышляла над мучившими ее вопросами.

Однажды Ольга прочла в газете, как дочь видного московского чиновника, только что вернувшуюся с отцом из Америки, спросили, чего бы ей сейчас больше всего хотелось. И та ответила только одно слово:  “Забыть.” Это было уже в эпоху Горбачева, когда стало можно говорить вслух то, о чем прежде даже думать опасались.

Ольга по природе своей была аполитична. Как математик она понимала, что ее мнение абсолютно ничего не значит и не решает − и потому не любила участвовать в бурных дискуссиях, то и дело возникавших в стенах института. Считала все эти споры пустым сотрясением воздуха. Но для себя давно сделала вывод, что почти все партийные боссы говорят одно, а делают другое. Требуют от людей честности, правды, безупречного труда, высокой морали, а сами ведут себя прямо противоположно, являя примеры чванства, стремления к показухе и безудержной роскоши, подхалимажа и прочих человеческих пороков.

Конечно, такие мелкие сошки, как ее отец, были далеки от всего этого.  Но они были причастны к Коммунистической партии и, значит, к делам тех, кто стоял над ними.

Всех потряс кошмар штурма телецентра в Прибалтике и разгон демонстрации в Тбилиси. И это творилось с благословения партийного руководства страны.

Потом грянул ГКЧП.

Недолго музыка играла, — думала тогда Ольга. Сейчас Горбачеву заткнут рот, а Ельцина закопают. И снова наступит тишина.

Но она ошиблась. ГКЧПистов посадили — правда, ненадолго. Советский Союз развалился на глазах, и теперь они жили в другой стране. Ольга от всей души радовалась приходу Ельцина к власти. Все, кого она знала, голосовали за него. С ним люди связывали надежды на освобождение от лжи, коррупции, всевластия номенклатуры, надежды на свободу слова и обеспеченную жизнь.

Надежды не сбылись. Те, кто и прежде был у кормушки — все эти партийные чиновники, секретари обкомов, председатели исполкомов, директора и прочая номенклатура — у власти же и остались, поделив между собой пирог народного богатства и раздав простым людям смешные бумажки под названием "ваучер". Но самым страшным оказалось не это.

Самым страшным результатом распада страны стали межнациональные войны. Люди, прежде жившие бок о бок, вдруг принялись выяснять, кто какой национальности, и ненавидеть друг друга. Ольга понимала, что семена этой вражды взошли не на пустом месте. Их посеяли в прежние годы — годы всевластия Коммунистической партии и советского строя. Причины вражды ей были не очень понятны. Но ведь не будет абсолютное большинство населения республики голосовать за выход из Союза, если им в Союзе было хорошо. А страны Прибалтики? Там, похоже, все население радовалось независимости.

Однако распад ее Родины на отдельные государства стал для Ольги тяжелым ударом. Родные ей люди — сестры и другие родственники Серго, Отар с Юлькой и их дети — все, кого она так любила, оказались в другой стране.

Потом началась война в Абхазии. В страшном сне ей не могло привидеться, что в светлом раю, где они с Серго были так счастливы! — в их Пицунде! — по пляжу будут ходить люди с автоматами. Что будут вырезать грузинские семьи, включая малых детей. А ведь там жил с семьей родной дядя Отара! И узнать что-нибудь о них было практически невозможно — поезда туда не ходили и самолеты  не летали.

Да и от Юльки давно не было известий. Как только началась эта война, Ольга с Леночкой перестали ездить к ним в отпуск — это стало опасно. К тому времени у Отара с Юлей было уже трое детей: два сыночка — Серго и Тимурчик,  и долгожданная доченька Олечка. Свою маленькую тезку Ольга так и не видела. Страшные вести, приходившие оттуда, вызывали в ее душе острую тревогу за их судьбу.

Хорошо еще, что сестры Серго послушались Ольгу и не продали отцовский дом. В нем поселилась семья Каринэ, а домик Каринэ стали сдавать приезжим курортникам. Деньги, полученные от них, упрямые Нино и Каринэ клали на сберкнижку на имя Леночки − как Ольга ни отговаривала. Но в год гайдаровской реформы все эти сбережения превратились в ничто.

Как Ольга радовалась, что не продали домик Каринэ, не потеряли и эти деньги. Наверно, сейчас они им совсем не лишние.

Когда в девяносто третьем произошел расстрел Белого дома, Ольга вообще перестала что-либо понимать. Ей стало казаться, что все руководство страны сошло с ума.

До нее не доходило, как взрослые умные мужчины, облеченные властью, могут такое творить. Собирались бомбить Кремль — это же уму непостижимо! Громить Останкино, громыхать танками по Москве, стрелять в соотечественников. Да будь ты хоть коммунист, хоть демократ, но есть же табу. Нельзя стрелять в безоружных людей! Нельзя поднимать руку на национальные святыни! Прежде, чем отдать приказ, надо крепко подумать. И обязательно — головой.

Ольга с Леночкой поддерживали и демократические преобразования, и гласность, и открытость странам дальнего зарубежья. Ольга не соглашалась с теми, кто во всех свалившихся на них бедах винил президента Ельцина. Она полагала, что его имя войдет в историю как имя первого всенародно избранного главы России. Впервые у народа спросили, кого он хотел бы видеть во главе государства − и большинство назвало Ельцина.

Она считала, что нельзя на одного президента вешать "всех собак" — не лишнее и на себя посмотреть. Но вместе с тем, Ольга понимала, что он завел страну куда-то не туда.

Да, хорошо, что магазины полны товаров − но кто может их покупать? Единицы! И как можно не выдавать людям заработанные ими деньги, пенсии? А на что им жить? Да, хорошо, что республики смогли реализовать свое право на самоопределение − с подачи того же Ельцина. Но почему столько крови? Спросить бы погибших в этих побоищах, что лучше: жить в тоталитарном Советском Союзе или умереть в свободной демократической стране? Что бы они выбрали?

Да, хорошо, что люди могут заниматься бизнесом, открывать свое дело, получать прибыль. Но почему любой мало-мальски удачливый предприниматель должен часть заработанного отстегивать бандитам? Ведь об этом пишут во всех газетах. Что, бандитов не могут прижать к ногтю соответствующие органы? При их сноровке и современном техническом оснащении всякими подслушивающими устройствами и прочими приспособлениями. Ольга была уверена что могут.  Значит, не хотят. Но почему? Ответа она не находила.

Ее сердце разрывалось от жалости, когда она видела на улицах нищих, беженцев с малыми детьми, бомжей. Ведь раньше эти люди где-то жили, на что-то существовали. Как случилось, что они остались без работы, без крова? Кто в этом виноват? Неужели только они сами? А те, кто планировал все эти перемены, почему не продумали, к чему они приведут, не просчитали все последствия? У них что, не было толковых аналитиков, программистов, компьютеров?

С экрана телевизора руководители страны уверяли, что перестройка делается для блага народа. Но ведь народ состоит из людей. Что, для собственного блага большинство должно мерзнуть, голодать, нищенствовать? Где логика?

Ольга ничего не имела против "новых русских". Лучше, когда много богатых и мало бедных. Но сейчас она наблюдала обратное. Невозможно было понять, откуда взялись эти несметные богатства, эти сотни тысяч долларов на счетах отдельных соотечественников. Какими праведными трудами они заработаны? Вот она — Ольга — профессор, всю жизнь работает, учит сотни будущих специалистов, имеет учебники и научные труды. И ее коллеги, тоже сделавшие немало для науки. Но ведь все они по нынешним меркам — нищие.

Нет, она не завидовала — она просто хотела понять, как такое могло случиться. Ведь праведными трудами такие состояния не заработаешь. А если неправедными, то опять же — кто им  позволил?

Ольга пыталась найти мало-мальски вразумительные ответы на мучившие ее вопросы, и не находила. И из-за того, что боль и страдания  других людей она пропускала через собственное сердце, у нее частенько бывало тяжело на душе и ныло в груди.

Леночкины одноклассники, как и большинство молодежи начала девяностых, наоборот, были помешаны на политике. Они постоянно спорили друг с другом до хрипоты, не выбирая выражений. Иногда дело доходило и до потасовок. Саша Оленин был яростным противником демократии.

— Демократия это власть большинства! — провозглашал он, и тут никто с ним не спорил. — А какова одна из двух бед России, известно всем: дураки и простофили. В русском народе дураков неизмеримо больше, чем умных людей. Вот и получается, что демократия в России — это власть дураков. И заметьте: дураки умных страшно не любят, даже опасаются. Почему не любят Явлинского? Потому, что он умный — у него же на роже это написано. Поэтому ему никогда не стать президентом. Вот попомните — за Ельциным придет такой крутой диктатор! — Сталин ангелом покажется. И правильно! России не демократия, а сильная рука нужна. Будет сильная рука — кончится бардак. Не будет — еще не то увидите. До гражданской дойдет.

— И куда твой диктатор поведет страну? — горячился Венька Ходаков. — Прямиком к третьей мировой. Опять изоляция, опять гонка вооружений? Спасибо, мы это уже проходили.         

— Я одного не могу понять, — удивлялась Шурочка Пашкова, — почему, как только заходит речь о возрождении страны, так все сводится к восстановлению военно-промышленного комплекса? Почему сначала не пустить деньги на улучшение жизни людей? Почему на образование, медицину, на ту же науку надо тратить в несколько раз меньше, чем на армию? По-моему, должно быть наоборот.

— Потому что наши танки и самолеты можно выгодно продать, за хорошие бабки. А больше, кроме газа и нефти, нам и продавать нечего, — объяснял ей Шурик, — кому нужны наши тряпки? И вообще, вы, женщины, ничего в политике не смыслите! Вам только уровень жизни подавай. А страна армией сильна. Только сильных другие страны боятся. А кого боятся, того больше уважают.

— А я считаю, кого больше боятся, того больше ненавидят, — не соглашалась с ним Лена, — а уважают страны, где людям лучше живется. Как можно уважать страну, если в ней учителя получают зарплату ниже прожиточного минимума, да и ту нерегулярно? Даже если у нее есть хорошие атомные бомбы и ракеты − все равно такую страну можно только презирать. Точнее, не саму страну, а тех, кто довел ее до ручки.

— Какой народ, такая и власть, — хмурился Гена. — Сами выбирали, сами и кушайте. И нечего жаловаться.

— Да кто там выбирал? Это только видимость — выборы. За вас все давно решено — кого выбирать. Попробуй выдвинуть не того, кого надо, его быстренько отстреляют. Наивные! — усмехался Саша.

— Ты что же, хочешь сказать, что мы пешки в чьей-то игре? — возмущался Венька. — Народ, по-твоему, просто быдло? А если я тебе сейчас по роже смажу?

— Во-первых, это не аргумент! Во-вторых, еще не известно, кто кому смажет. Спрячь свое возмущение в карманы брюк. — И высокий Саша, положив ладонь на Венькину макушку, сильно надавил на нее − низенький Венька так и присел. Но мгновенно выскользнул из-под его ладони и коршуном кинулся на Сашу, размахивая сумкой. Хорошо, что Гена успел перехватить ее за ремешок, иначе она точно угодила бы Оленю в лоб.

— Петухи, петухи, перестаньте! — закричала Маринка. — Как вам не стыдно! Кулаками размахивают, когда не хватает аргументов. Так обогащайте свой словарный запас. И вообще, я считаю, что все беды нашей страны из-за того, что у власти почти одни мужчины. Я даже стих про это сочинила. И назвала его “К СООТЕЧЕСТВЕННИЦАМ”  Вот послушайте:

— В стране, где хаос и вражда,

Нас больше половины.

Но вновь у власти, как всегда,

Почти одни мужчины.

− У них в крови борьба, пальба,

Награды да парады.

Избрать бы нам побольше баб,

И будет все, как надо.

— Ага, разбежалась! — съязвил Венька. — Кто там вас выберет. Хуже нет, когда баба начальник.

— Неправда! — обиделась Лена. — Моя мама пять лет возглавляла кафедру, и ее все любили. Я уверена — если бы во главе государства стояла такая женщина, как моя мама, всем  было бы хорошо.

— Вспомните Екатерину Великую, — поддержала ее Шурочка. — Россия при ней тоже стала великой страной. С ней все страны тогда считались.

— А сколько войн вела твоя Екатерина? — напомнил ей Саша. — И с турками, и со шведами. И на Кавказе. Нашла идеал.

— А я думаю, что в России всегда власть сознательно не хотела, чтобы народу хорошо жилось, — задумчиво сказал Гена. — Ведь, когда люди живут хорошо, они перестают бояться, пресмыкаться перед начальством. И ими трудно становится управлять. Им, начальникам, выгодно, чтоб армия была сильной, а народ бедным. Тогда и извне никто не нападет, и внутри можно делать все, что вздумается.

— Вот если бы меня могли услышать все люди, — размечталась Лена, — я бы предложила, чтоб в правительство — в Думу или еще куда там — выбирали поровну мужчин и женщин. В законодательном порядке. Чтобы это было записано в Конституции. Ведь мы такие разные! По одной клетке ученые отличают мужчину от женщины. Мы и мыслим по-разному. У вас одни приоритеты, а у нас другие. Почему же ваши приоритеты главнее наших? Для нас важнее уровень жизни людей, а для вас — военное превосходство. Если бы нас в Думе была хотя бы половина, все войны прекратились бы навсегда и жизнь в стране быстро наладилась.

— Ну, ты не кругом права, — задумался Гена, — но что-то в твоем предложении есть. Вот бы референдум по этому вопросу провести. Во всей стране.

— А давайте Ленку выдвинем в Думу! — предложил Венька. — Как стукнет ей восемнадцать — в июне, да, Лена? — так и выдвинем. Я первый собирать подписи пойду.

— Я тебе выдвину! Я тебя самого тогда знаешь, куда задвину, — пригрозил ему Гена. — Хочешь, чтоб ее в столицу забрали? Мы тогда ее только и видели. Там ее быстро какой-нибудь министерский сынок окрутит.

— Успокойтесь! — засмеялась Лена. — Я сама никуда выдвигаться не собираюсь. Я информатикой хочу заниматься — за ней будущее. Мама обещала компьютер купить, может,  уже в этом месяце. Как я о нем мечтаю! У нее на кафедре недавно новый компьютер появился, так я вам скажу: это класс! Я уже и в Интернете побывала — там такие возможности! Сплю и вижу.

Гена хмуро слушал ее. Ничего хорошего ему новое Леночкино увлечение не сулило. Теперь она влезет в свой компьютер, и ее оттуда за уши не вытащишь. Конечно, если бы и ему его купили. Но за какие шиши? Они и так еле сводят концы с концами. По-хорошему, ему не в институт после одиннадцатого надо поступать, а идти работать. Но тогда его через год в армию загребут. И на два года разлучат с Леночкой. Нет, он этого допустить не может. Значит, надо поступать в институт, конечно, с ней на один факультет и в одну группу.

Медаль он получит − если не золотую, то серебряную, обязательно. А в институте будет получать стипендию и постарается подрабатывать. Можно, почту по утрам разносить, а можно грузчиком. Но матери помогать придется. Близнецы стали такими прожорливыми, и одежда на них прямо горит. А у Алексея сердце что-то прихватывает. Еще бы, на трех работах горбится — кто такое выдержит? Нет, надо им помогать. Какой уж тут компьютер!